Это была старая жалоба, и Литвинов ранее уже объяснил Довгалевскому, как на нее реагировать.
«Мы, конечно, решительно отрицаем какую бы то ни было финансовую связь между правительством и иностранными компартиями, но нельзя все-таки отрицать факта получения компартиями денег из Москвы. Мы всегда дело разъясняем таким образом, что компартии платят определенное отчисление Коминтерну, а т[ак] к[ак] ВКП является самой многочисленной партией, то ее отчисления, конечно, составляют существенную часть Коминтерновского фонда, который распределяется между другими партиями. Таким образом, мы отнюдь не отрицаем, что Коминтерн из Москвы посылает деньги Французской компартии, но настаиваем на том, что эти деньги не идут от правительства или от правительственных органов или через посредство этих органов. Вы не могли полностью отрицать получение компартией денег из Москвы уже потому, что Вы этого не можете знать»[62].
Это было лицемерием, и понятно, почему Лаваль был прав. Но Литвинов не мог закрыть Коминтерн, так же как не мог контролировать риторику большевиков в Москве, хотя пытался. Нарком надеялся, что его западные собеседники прислушаются к тому, что он и его послы говорят в личных беседах, и не примут во внимание то, что большевистские «ораторы» высказывают публично. Но для Запада это было сложно.
НКИД хотел надавить на Францию и заставить ее подписать франко-советский пакт о ненападении, но не знал, как это сделать. Литвинов пытался использовать Андре Тардьё, который в период с ноября 1929 года по май 1932 года делил пост председателя Совета министров с Лавалем. Тардьё был традиционным французским правым националистом. Он враждебно относился к Германии и к СССР. В марте 1932 года Литвинов пожаловался ему, что прошло уже девять месяцев, а французское правительство до сих пор отказывается подписывать пакт. Тардьё пожал плечами и пошутил на тему задержки. Тогда Литвинов пожаловался на отсутствие прогресса в торговых переговорах, но Тардьё не понимал, почему Франция должна торговать с СССР и помогать ему (по словам советской прессы) добиться «превосходства над капиталистическим миром». Тардьё перечислил жалобы французов на советское правительство: Рапалльский договор с Германией, неоплаченные долги, деятельность Коминтерна во французских колониях, французская коммунистическая партия. Тогда в ответ Литвинов перечислил жалобы СССР: злобная «буржуазная» пресса и вражеская деятельность белых эмигрантов во Франции. Что касается Коминтерна, Литвинов ответил в том же духе, в каком он предлагал отвечать Довгалевскому, только частично убрав из своей речи ложь, так как Тардьё никогда бы на нее не купился.
Но что важнее, Литвинов изложил ключевой аргумент за улучшение отношений. Простой политический прагматизм: у правительства СССР нет крупных конфликтов с Францией. «Мы ищем сотрудничества с другими странами и берем это сотрудничество, где его находим. Мы свободны от всяких национальных предрассудков и хотели бы иметь дружественные отношения с Францией, и не наша вина, если этого до сих пор не было», — писал Литвинов. В период действия Рапалльского договора и длительное время после «мы были одиноки и изолированы, и мы были бы идиотами, если бы отказались от сотрудничества, на которое соглашалась тогда одна только Германия. Любое правительство на нашем месте поступало бы точно так же». Хотя у СССР и Франции были разные политические системы, они все равно могли бы торговать на взаимовыгодных условиях. Тардьё вел себя очень дружелюбно, писал Литвинов, и сказал, что все обдумает[63]. Наверняка он так и сделал, но его размышления не принесли пользы, так как в мае 1932 года правительство снова поменялось.
Весной 1932 года после выборов в парламент французское правительство слегка сдвинулось налево, и к власти вернулся политик-центрист Эдуард Эррио. Он стал председателем Совета министров и министром иностранных дел. Тем не менее расклад сил менялся: Тардьё больше не руководил правительством. Пуанкаре, Бриан и Бертло ушли с политической арены. В конце 1934 года они все были мертвы. Эррио держался за свою «идею фикс» (как он сам ее называл), связанную с франко-советскими отношениями. Он хотел в том или ином виде восстановить франко-советский альянс против Германии, который существовал до Первой мировой войны. В 1924 году первое правительство Эррио восстановило дипломатические отношения с СССР. Он считал, что Германия ставит под угрозу существование Франции, а растущая мощь нацизма в Германии только укрепляла это убеждение. Весной 1932 года Гитлер занял второе место на президентских выборах. Эррио же боялся возрождения Германии еще в 1922 году, задолго до того, как нацисты стали опасными. «Через 15 лет Германия снова на нас нападет», — говорил он в то время, и не так уж ошибся: всего лишь на три года.
62
Запись беседы В. С. Довгалевского с П. Лавалем. 28 января 1932 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 16. П. 154. Д. 730. Л. 15–13; М. М. Литвинов — В. С. Довгалевскому. 7 февраля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 139. Д. 584. Л. 3–2.
63
Н. Н. Крестинский — В. С. Довгалевскому. 9 февраля 1932 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 16. П. 154. Д. 720. Л. 5–4; М. М. Литвинов — В. С. Довгалевскому. 17 марта 1932 г. // Там же. Л. 13–18.