Жозеф Поль-Бонкур
Жозеф Поль-Бонкур родился в Сент-Эньян (департамент Луар и Шер) в 1873 году. Его отец Луи был врачом, и Жозеф, как и многие представители его класса и поколения, окончил юридический факультет Парижского университета. Во время Первой мировой войны он участвовал в рабочем движении, то есть примкнул к левым, но не к самым крайним. В первый раз Жозеф стал министром в 1911 году, затем в 1932 году был военным министром в кабинете Эррио, а затем сам стал председателем Совета министров. В 1930-х годах Поль-Бон-кур был привлекательным мужчиной, этаким лихим парнем невысокого роста с прекрасными длинными седыми кудрями. Его современники говорили, что он ничего не смыслил в работе, хорошо говорил, но мало делал. Однако в советских делах он разбирался и читал телеграммы из посольства в Москву без сводных отчетов. Он хорошо ладил с Довгалевским и Литвиновым и продолжил политику Эррио, направленную на сближение Франции и СССР. На самом деле Поль-Бонкур пошел даже дальше. Он активнее настаивал на улучшении отношений с СССР. Он пытался с переменным успехом контролировать «клерков» французского МИД, которые полагали, что министры — это просто случайные прохожие, а всю политику на самом деле определяют они сами. Иногда он навлекал на себя гнев и презрение сотрудников Министерства иностранных дел, которые не хотели сближения Франции и СССР. Вообще критику со стороны МИД Франции стоило бы считать (и иногда так и делали) знаком почета.
Литвинову не терпелось ратифицировать пакт о ненападении. «Придаю большое значение скорейшей ратификации пакта, — писал он Довгалевскому, — и мне кажется, что можно было бы осторожно подталкивать Бонкура на проведение ратификации упрощенным способом без Палаты. Иначе неизбежны затяжки, а, возможно, и провал»[71]. В политике Франции никто никогда не знал, что будет дальше. Сегодня у французского правительства одна политика, а завтра совсем другая, говорил Литвинов французскому послу Дежану. «Советско-французское сближение является выражением политики партий, стоящих ныне у власти во Франции, — снова заявил он, — и что нельзя ручаться за продолжение той же политики в случае прихода к власти правых партий»[72]. В середине мая 1933 года Национальная ассамблея проголосовала за одобрение пакта о ненападении (технически за обмен инструментами ратификации). Эррио был тогда председателем Комитета по иностранным делам Палаты депутатов. Во время дебатов он напомнил о союзе французского короля-католика Франциска I и османского султана Сулеймана Великолепного, заключенном в XVI веке против общего врага — Габсбурга. Это был такой элегантный способ проиллюстрировать принцип «враг моего врага — мой друг». В Палате депутатов 554 человека поддержали пакт, 41 воздержался и только один проголосовал против — это был Тардьё[73]. Он вполне заслуженно славился своим упрямством. Литвинов не держал на него зла. Слабым моментом в сближении с Францией всегда было будущее этих отношений: если к власти придут правые, то на этом все закончится? «Я рекомендовал бы, — писал Литвинов советскому поверенному в Париже, — используя нынешние настроения, укреплять связи с Тардьё и его политическими единомышленниками и вообще с правыми партиями»[74].
Важность Польши
Работая над улучшением отношений с Францией, НКИД не забывал об отношениях с Польшей. На самом деле эти два вопроса были связаны друг с другом. Сближение с Францией шло рука об руку со сближением с Польшей. Если в 1931 году Сталин в переписке с Молотовым и Кагановичем постоянно упоминал Польшу, то в 1932 году она в ней почти не встречалась. Это значит лишь то, что Сталин был доволен тем, как НКИД работал с польским вопросом. Литвинов всегда предпочитал хорошие отношения с западными соседями, и Польша не была исключением. 25 июля 1932 года был подписан пакт о ненападении, но о нем так и не упомянули Сталин, Молотов и Каганович в Москве.
В начале 1933 года улучшились отношения не только с Францией, но и с Польшей. Или во всяком случае так казалось. В конце января Гитлер стал канцлером Германии. Это привлекло общественное внимание. Несмотря на это, в отношениях с Польшей наблюдались взлеты и падения в зависимости от отношений Польши с Францией и Германией. Когда между Польшей и Германией появлялось напряжение, то Польша начинала больше интересоваться СССР[75]. Борис Спиридонович Стомоняков, член коллегии НКИД, отмечал этот момент в беседе с Владимиром Александровичем Антоновым-Овсеенко, полпредом в Варшаве. «Торжество Гитлера в Германии и прогрессирующая офензива[76] ревизионистских элементов в Европе продолжают усиливать настроение за сближение с нами в Польше и вызывают со стороны поль[ского] пра[вительства] стремление преувеличивать перед внешним миром улучшение отношений с СССР». Это была системная пропаганда, распространяющая неверные слухи из польских источников о дальнейшем советско-польском соглашении для «единого фронта… против Гитлера». Ничего страшного, считал Стомоняков: НКИД нет никакого резона разоблачать эти преувеличения, так как они могут оказать «весьма полезное влияние на политику герм[анского] пра[вительства]». Советские дипломаты были такими же скрытными и искусными, как и западные. Стомоняков проинструктировал Антонова-Овсеенко на тему того, что ему необходимо выяснить, так как это была возможность разрушить стену изоляции вокруг советского посольства. Нужно было поговорить с представителями как левых, так и правых, и понять, что происходит[77].
71
М. М. Литвинов — В. С. Довгалевскому. 14 января 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 90. Д. 11. Л. 5–7.
72
Дневник М. М. Литвинова. Встреча с Ф. Дежаном. 10 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 89. Д. 4. Л. 72–73.
73
74
М. М. Литвинов — М. И. Розенбергу. 19 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 94. Д. 64. Л. 5.
75
77
Б. С. Стомоняков — В. А. Антонову-Овсеенко. 4 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 93. Д. 48. Л. 4–6.