Через свои связи в НКИД Альфан узнал о скандале в Париже. Лаваль утверждал, что имело место лишь разночтение в формулировках договора, однако Альфан заподозрил, что все гораздо серьезнее. От него не скрылось возмущение советской стороны, и он предупредил Париж о том, что Сталин может прервать переговоры[962]. Потемкин подтвердил наблюдение Альфана более подробной депешей. Когда Лаваль впервые встретился с Потемкиным 19 апреля, он поначалу не поверил, что Литвинов уехал из Женевы и отправился в Москву. Когда же Потемкин заверил его в этом, Лаваль начал тщетно пытаться убедить собеседника, что возникшие разногласия связаны исключительно с формулировками в документе. По мере того, как Лаваль осознавал потенциальные последствия отъезда Литвинова, ему становилось все больше не по себе. Потемкин отвечал, что возмущение вызывают не формулировки, а поведение Леже и Бадевана. Лаваль пытался стоять на своем, но Потемкин лишь пожал плечами и ответил, что Литвинов доложит обо всем правительству, и тогда будут готовы новые инструкции.
Сдержанное поведение французской прессы, о котором Потемкин изначально сообщал в телеграмме, продлилось недолго. Ряд газет объяснил отказ Литвинова приезжать в Париж капризом, придирчивостью и завышенными требованиями. Такая оценка была явно кем-то продиктована и не могла быть оставлена без ответа. Высказались Пертинакс, Табуи и даже лидер социалистов Леон Блюм. По-настоящему же Потемкина беспокоили нападки на Лаваля в ежедневной коммунистической газете «Юманите», где его окрестили «первым пособником Гитлера» и «Лаваль — война» («Laval-la guerre»). Конечно, подобные обвинения выглядели бы абсолютно оправданными после 1940–1941 годов, но в 1935 году пока еще нет. Лаваль болезненно отреагировал на эти нападки и собирался в ходе своей предвыборной кампании в Обервилье ответить разгромным антикоминтерновским плакатом. В прошлом, и это Потемкин прекрасно знал, подобные противостояния выливались в целые антикоммунистические кампании в печати; одна из них в 1927 году привела в конечном счете к отзыву советского полпреда. «Накануне возобновления наших переговоров о пакте, — заметил Потемкин, — едва ли можно признать уместной всю эту страстную полемику, связанную с вопросом о франко-советском пакте, в особенности когда она становится достоянием улицы и при том возбуждает догадки об активной причастности к ней советского полпредства». Обстановка грозила выйти из-под контроля в Обервилье, затем в Париже, а потом и во всей Франции[963].
Читателям, возможно, интересно, вел ли французский МИД стенограммы бесед Потемкина с Лавалем. Судя по всему, нет. Даже если такие записи и существовали, то вряд ли они столь же вопиюще, как записи советского полпреда, обнажили двуличность французского МИД. Эррио также не вел запись своих бесед с Потемкиным. Очевидно, он взвалил на себя задачу спасти пакт о взаимопомощи, пусть даже в исковерканном варианте. Немудрено, что Лаваля Эррио раздражал.
963
В. П. Потемкин — Н. Н. Крестинскому. 25 апреля 1935 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 10. П. 60. Д. 148. Л. 122–128.