Телеграммы Потемкина произвели в Москве очень дурное впечатление. Поведение Лаваля и его «клерков» Леже и Бадевана напоминало, по крайней мере по рассказам Потемкина, американскую комедию пощечин, однако в Москве Сталину и его ближайшим соратникам было не до смеха. 20 апреля Политбюро вновь провело собрание и выпустило новую директиву для Потемкина: «Советуем не слишком ангажироваться на счет соглашения с французами и не забегать вперед, чтобы потом не получился у вас конфуз, если проект договора не будет одобрен в Москве.
Второй раз предупреждаем Вас не забегать вперед и не создавать тем самым иллюзии о том, что будто бы мы больше нуждаемся в пакте, чем французы. Мы не так слабы, как предполагают некоторые». На следующий день ТАСС опубликовал краткое коммюнике, предложенное Сталиным и одобренное Политбюро: «Переговоры между т[оварищем] Литвиновым и Лавалем временно приостановлены. Тов[арищ] Литвинов вызван в Москву для доклада Совету народных комиссаров»[964]. Неудивительно, что Лаваль отчасти пошел на попятный, поскольку в случае провала переговоров он был бы вынужден подать в отставку. А еще он никогда не забывал о выборах в Обервилье.
22 апреля Литвинов вернулся в Москву и этот день, а также следующий провел в кабинете у Сталина, где также присутствовал Крестинский. Разговор продолжался около трех часов. В двух предыдущих случаях Сталин успокаивал Литвинова насчет французов, теперь же Литвинову приходилось унимать гнев вождя. 23 апреля нарком отправил Сталину и узкому кругу Политбюро справку о том, как следует поправить формулировки в проекте соглашения, подпорченного Леже и Бадеваном. Эти правки были согласованы на встрече днем ранее[965]. Литвинов также представил справку, в которой обосновал необходимость принятия проекта документа. Да простят мне читатели, я позволю себе несколько углубиться в детали, поскольку наблюдения Литвинова представляют большой интерес. «Вызов в Москву я считаю правильным, и он соответствовал моим собственным желаниям, — начал Литвинов. — Объясняется это, может быть, скорее моими субъективными ощущениями: мне сильно не хотелось ехать в Париж, а кроме того, я был взбешен попытками со стороны французов изменить тексты, казавшиеся согласованными».
Французы проявили вероломство. Читатель помнит, что сотрудники французского МИД, особенно Леже и Баржетон, всегда были против двустороннего соглашения о взаимопомощи. Они саботировали шаги Поль-Бонкура в данном направлении, и, поскольку нынешний кабинет был на пороге провала, им это вполне могло сойти с рук. Сегодня они работали на Лаваля и под его непосредственным руководством. Править уже согласованный текст значило проявить неуважение к советским дипломатам, отнестись к ним как к непрофессионалам, которых можно в последний момент «надуть» — это излюбленное слово Сталина. В опасные времена союзникам необходимо доверие друг к другу. Могли ли советские дипломаты доверять французам? Ответ очевиден. Однако в 1935 году у советской стороны не было выбора.
Логика Литвинова
Давайте в таком случае рассмотрим аргументы Литвинова в пользу соглашения с французами. Прежде всего, он утверждал, что советской стороне не нужно добиваться от них дальнейших уступок. «Есть, однако опасность, что многочисленные противники советско-французского пакта попытаются использовать заминку и нажать на все пружины для срыва пакта. К числу внешних противников пакта в порядке наиболее активного противодействия надо отнести Польшу, Германию, Англию и Италию», не слишком довольны и турки — так называемые друзья СССР. Кроме того, были противники пакта и в самой Франции. В Женеве у Литвинова создалось впечатление, что французам пакт не очень-то нужен: «Лицо Лаваля обращено до сих пор к Берлину, и он в душе рад был бы, если бы пакт сорвался без того, чтобы в этом можно было упрекнуть его лично». По словам Лаваля, за искажением текста договора стоял лично Фланден (хотя, возможно, Лаваль таким образом пытался переложить ответственность на вышестоящего, так как Фланден в то время был председателем Совета министров). Так или иначе, Фланден, по мнению Литвинова, мог согласиться лишь на те условия, которые не вызвали бы возражений у британцев.
Конечно же, горячо поддерживал пакт Эррио, однако его влияние на кабинет было ограничено, и в том, что касается текста, он защищал позицию Лаваля, так же как, очевидно, и Мандель. О мнениях других министров ничего не известно. От бывших членов правительства, «защитников» СССР, особой поддержки не последовало. «По мнению наших парижских товарищей, — продолжал Литвинов, — пакт не очень популярен ни среди интеллигенции, ни среди мелкой буржуазии, ни даже среди рабочих (некоммунистически настроенных)». Кроме коммунистов, да и то не всех, идея франко-советского пакта никого не прельщала. Литвинов писал, что советский журналист Илья Эренбург «…рассказывал, что он недавно объезжал северные департаменты Франции, наиболее пострадавшие от мировой войны, и там высказывались рабочими опасения, как бы пакт не ускорил войну с Германией. Говорилось даже, “пусть, де, Германия дерется с Советами, это в худшем случае ослабит Германию”. Больше всего сторонников пакта имеется среди правых».
964
Выдержка из протокола Политбюро № 24. 20 апреля 1935 г. // Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б) и Европа. С. 325–326 (№ 1).
965
М. М. Литвинов — И. В. Сталину. 23 апреля 1935 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 15. П. 113. Д. 122. Л. 168–170. Копии были отправлены В. М. Молотову, Л. М. Кагановичу, К. Е. Ворошилову, Г. К. Орджоникидзе.