Так что Литвинов был не такой уж и невежа. Он оставил дверь открытой для поляков, если бы только они захотели в нее войти. В начале июля 1935 года Стомоняков встретился с Лукасевичем, который не всегда был приятным собеседником для советских дипломатов. Они без проблем обсудили разные темы. «Вся беседа носила очень мирный характер, — отметил Стомоняков, — подтверждающий впечатление т[оварища] Литвинова, что Л[укасевич] и поляки на данном этапе решили избегать конфликтов и обострения» [1099].
Пока Стомоняков писал эти строки, Бек отправился в Берлин, чтобы встретиться с Гитлером и другими представителями германского руководства. В Москве сразу же на это отреагировали. С точки зрения Стомонякова, подобный визит после смерти Пилсудского свидетельствовал о том, что польско-немецкое сотрудничество не ослабло, а наоборот, укрепилось. Конечно, Польше было не сложно вызвать недоверие СССР. Стомоняков велел Давтяну узнать все, что только можно, о переговорах в Берлине[1100].
К счастью, так совпало, что французский посол Леон Ноэль приехал с визитом в советское посольство, и Давтян смог расспросить его про намерения Бека. В целом ничего узнать не удалось. До своего отъезда Бек сообщил Ноэлю (но не Давтяну), что никаких новых соглашений подписано не было. Он отправился в Германию, чтобы нанести ответный визит после приезда в Варшаву Германа Геринга. Бек надеялся поднять свой авторитет в Польше, но немцы не оказали ему особых почестей[1101].
Ноэль мог только поделиться слухами, как и Давтян, когда он писал отчет Стомонякову: «Положение Бека после смерти Пилсудского (который был его единственной опорой) стало очень неопределенным. Оно будет зависеть от доброй воли правящей верхушки, со многими членами которой у него плохие отношения. Надо чем-нибудь закрепить свое положение и убедить всех, что он незаменим, как мин-индел». Давтян продолжил: «По-моему, одной из главных политических причин поездки Бека было опасение поляков возможного германо-французского сближения и желание быть посредником в этом деле. Пилсудчики, конечно, хотят этого сближения, рассчитывая, не без основания, что оно ослабит франко-советское сотрудничество и даже совсем сведет его на нет. Но они хотят, чтобы это сближение не обошло Польшу и хотели бы, наоборот, сыграть роль посредника. Это стремление поляков логически вытекает из всей их позиции: разбить франко-советско-малоантантовский блок в Европе и противопоставить ему германо-польский, с участием Франции. Удалось ли Беку сделать что-нибудь в этом направлении, сказать трудно»[1102].
Давтян вероятно понимал, что Стомоняков слишком враждебно относится к Беку, поэтому он написал депешу Литвинову, пометил ее как личную и совершенно секретную. Он решил предпринять еще одну попытку убедить Москву не торопиться закрывать дверь перед Польшей на случай, если она решит изменить политику. «Я хочу… поставить перед Вами, — писал Давтян, — вопрос о судьбе наших дальнейших отношений с Польшей». За последние полгода или около того они достигли такого момента, когда мы «не имеем ни политического, ни культурного контакта». Внешне официальные отношения оставались «корректными». Бек говорил иностранным дипломатам, и в особенности Ноэлю, что советско-польские отношения «нормальные и хорошие».
«Но это, конечно, чисто внешняя сторона, — продолжил Давтян. — А правда заключается в том, что наши фактические отношения полны всякого раздражения, злобы и недоверия. Польская пресса не упускает случая, чтобы более или менее открыто выступить против нас… Значительная часть нападок против нас идет по линии нашей внешней политики». В польской прессе почти полностью исчезли положительные статьи о СССР по любым темам. То же самое касалось и советских фильмов и книг, которые теперь стали недоступными.
Затем Давтян вернулся к вопросу польского «раздражения» из-за внешней политики СССР и «к той враждебной работе, которую поляки ведут против нас по всем дипломатическим вопросам и во всех других европейских странах». Теперь советская пресса нанесла ответный удар, возможно чересчур сильный. Поляки это заметили. «Что же будет дальше? — задал риторический вопрос Давтян. — Мы прекрасно знаем агрессивные намерения поляков, их “чувства” к нам, знаем, что они упорно готовят войну против нас, сколачивают блок против нас, везде нам гадят и т. д. Но ведь мы сейчас воевать с Польшей не собираемся и вообще хотим, чтобы были нормальные и спокойные отношения». На тот момент польская пресса более или менее сдерживалась, за исключением тех моментов, когда хотела использовать советские сложности, в особенности на Дальнем Востоке. «Поляки, сближаясь с Германией, отнюдь не хотят рвать сейчас с Францией и портить отношений с нами. По всем данным, Бек все время оглядывался на Францию и СССР, избегая всего того, что бы могло усилить наше недоверие. Это заметили и немцы». Давтян предложил разработать «какой-нибудь план действия» и придумать «какой-нибудь “жест”», чтобы сделать первый шаг, понимая, что Литвинов и Стомоняков могут вспылить из-за подобной идеи. Поэтому он добавил, что это просто «мысли вслух»[1103].
1099
Встреча с польским послом Ю. Лукасевичем. Выдержка из дневника Б. С. Стомонякова. 2 июля 1935 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 15. П. 109. Д. 67. Л. 25-7.
1100
Б. С. Стомоняков — Я. Х. Давтяну. 4 июля 1935 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 15. П. 109. Д. 67. Л. 28–30.
1101
Беседа с французским послом Л. Ноэлем. Выдержка из дневника Я. Х. Давтяна. 6 июля 1935 г. // СПО. Т. III. С. 341–342.
1102
Я. Х. Давтян — Б. С. Стомонякову. 8 июля 1935 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 15. П. 109. Д. 68. Л. 131–133.