Непонятно, что думать о Фландене. 1 марта он отправил телеграмму Франсуа-Понсе в Берлин и велел ему договориться об аудиенции у Гитлера, чтобы обсудить франко-германский союз. Фланден также предложил передать франко-советский пакт на арбитраж в Гаагский трибунал. Фланден неожиданно утратил мужество? Франция из «основы советской политики» превратилась в «опасное место». О Гаагском трибунале услышал Литвинов. Читатели легко могут представить себе его реакцию. «Заверения Фландена и Сарро в быстром прохождении пакта через Сенат меня не очень успокаивают, — писал нарком Потемкину. — Многочисленные противники пакта выводят теперь на театр военных действий всю свою тяжелую артиллерию, первым орудием которой я считаю интервью [Франсуа-Понсе. — М. К.] Гитлера. Предупреждение Поль-Бонкура заслуживает серьезного внимания, тем более что я где-то читал, будто сам Фланден говорил о своем намерении обратиться в Гаагский трибунал. Предлагаю Вам следить за положением и сигнализировать нам всякое усиление позиции противников. Я сейчас обдумываю вопрос, не следует ли нам обратиться к Фландену и Сарро с более крепким предостережением против дальнейших проволочек. Я не уверен в том, что мы не предпочитаем сами порвать пакт, чем соглашаться на гаагскую волокиту, которая даст возможность Франции вновь сделать пакт объектом торговли с Германией».
Литвинов был циничен, но кто стал бы его за это винить? Он полагал, что наибольший эффект произвела речь Бастида, а не Эррио[1262]. Счел бы он возможным похвалить коммуниста Пери?
Рейнский кризис. Ратификация советско-французского пакта
Оптимизм, в котором пребывало советское правительство после отставки Лаваля, продлился недолго. Вначале он начал иссякать из-за борьбы за ратификацию пакта, а затем, через две недели, произошла настоящая катастрофа, которая положила ему конец. 7 марта Гитлер отказался выполнять Локарнские соглашения, и вермахт вошел в Рейнскую демилитаризованную зону, заставив таким образом Версальский договор испустить последний вздох.
Французская военная разведка предвидела намерения Гитлера, но не стала ничего делать без поддержки Великобритании. А британцы во главе с Иденом не стали ничего предпринимать. СССР отреагировал моментально. Литвинов был в ярости. Он вышел из себя на встрече с американским послом Уильямом Буллитом. «Литвинов был в бешеной ярости, — писал Буллит. <…> обещания такого пса, лжеца и подлеца, как Гитлер, ничего не стоили». Нарком надеялся, что Лига Наций наложит на Германию санкции, это было наивно и нетипично для него. Лига не собиралась этого делать, хотя нарком всегда считал ее потенциальным инструментом в борьбе с Гитлером. Абиссинское фиаско положило конец этим планам, и кризис все еще не закончился. Литвинов считал отвратительным предложение Гитлера снова вступить в Лигу и прочие жульнические уловки, которые он использовал, чтобы обворожить британскую и французскую общественность. «Еще более отвратительными», по словам Буллита, он считал британцев, которые приветствовали возвращение Германии в Женеву[1263].
Как утверждают советские источники, Альфан также доложил, что Франция должна занять твердую позицию, и первым шагом в этом направлении будет срочное голосование по вопросу ратификации в Сенате.
Если Франция будет держаться, то придется держаться и Великобритании. «Мы можем полностью положиться… на советскую делегацию в Женеве», — отправил телеграмму Альфан. «Литвинов завтра уезжает из Москвы»[1264]. Как помнят читатели, Иден, взяв пример с Сарджента, занял слабую позицию по поводу Рейнского кризиса и парализовал любую возможность совместных англо-французских действий, кроме капитуляции.
Майский сообщил о вялом настрое британской прессы. Заметным исключением стала «Санди Таймс». Корбен сказал Майскому, что Иден твердил о «спокойствии и самоконтроле». Это было плохо. Британское правительство рассматривало возможность переговоров с Гитлером[1265]. Наверно, Литвинов, читая эти телеграммы, разозлился еще больше. «Если занятая англ[ийской] прессой позиция отражает политику правительства, — телеграфировал он Майскому, — то это означает возвращение к политике премии агрессору, разрыв системы коллективной безопасности и конец Лиги Наций». Далее нарком отметил: «Переговоры с Гитлером на второй день после нарушения Локарно будут иметь более тяжелые последствия, чем план Лаваля — Хора. Будет окончательно подорвано доверие к Англии. Лига Наций, открывающая настежь двери агрессору, потеряет всякую ценность с точки зрения мира. Мы решительно осуждаем такую позицию и готовы поддержать любые действия, коллективно принятые в Женеве против Германии». Литвинов все еще полагал, что жесткие меры могут «приостановить германскую агрессию и уменьшить ее опасность». В тот же день, 9 марта, он уехал в Женеву[1266].
1265
И. М. Майский — в НКИД. 8 марта 1936 г. // АВПРФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 220. Д. 1582. Л. 105–108, опубл.: Вторая мировая война в архивных документах. 1936 г. URL: https://www.prlib.ru/item/1296905 (дата обращения: 12.12.2023).
1266
М. М. Литвинов — И. Д. Майскому. 9 марта 1936 г. // АВПРФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 221. Д. 1586. Л. 73, опубл.: там же (дата обращения: 12.12.2023).