Корбен решил обратиться с просьбой к Ванситтарту, но это было бесполезно, хотя Ванситтарт старался проявить сочувствие. «Самой страшной катастрофой, — считал Корбен, — могло бы стать отдаление Франции от Великобритании в результате лондонских встреч, так как это означало бы разрушение Европы и доминирование Германии над всеми более мелкими государствами». Корбен был совершенно прав, но кто его слушал и кто запомнил, что он говорил? Когда Корбен беспокоился, что Великобритания «не выполнит взятые на себя обязательства», Иден усмехнулся. «Не Франции читать нам лекции», — отрезал он[1279]. Сарджент бы одобрил.
Генерал Морис Гамелен в Париже полагал, что немцы блефуют. Гитлера может остановить только сильный «объединенный фронт», состоящий из Великобритании, Франции, Италии и Польши. Постойте-ка. А Гамелен говорил что-либо про СССР? Ни слова. А прошло всего восемь дней после ратификации пакта о взаимопомощи в Сенате. «Немцы не изменились, — полагал Гамелен. — Если мы сейчас не проявим твердость, то через несколько лет увидим “аншлюс”, после которого последует подчинение Чехословакии, а затем — Польши». Это был правильный призыв, да любой знающий человек сказал бы то же самое. Гамелен любил поговорить, но он противился мобилизации. Ванситтарт полагал, что, если начнется война, Великобритания сможет защитить Бельгию с помощью сухопутных войск. Любой другой вариант стал бы «фатальным»[1280]. Какие еще сухопутные войска? У Великобритании их практически не было. Две дивизии для Франции… на учебном полигоне.
В Париже Потемкин наносил визиты. Ненадолго появился призрак из, казалось бы, давнего прошлого. Лаваль пригласил Потемкина на встречу в Сенат. Как будто два старых врага решили предаться воспоминаниям, иначе трудно было понять, почему вообще они встретились. Они говорили о французской политической ситуации. Возможно, Лаваль полагал, что у него есть шанс вернуться. «Не без некоторого злорадства, — писал Потемкин в дневнике, — Лаваль констатировал, что правительство Сарро переживает критический момент. Лаваль не считает, впрочем, что акция Гитлера непосредственно вызвана ратификацией франко-советского пакта. Этот пакт является для Гитлера только предлогом. Гитлер давно задумал нарушить режим рейнской зоны». Сейчас было подходящее время, чтобы начать действовать, полагал Лаваль. Франция и Великобритания не ладят, а Италия выжидает в изоляции, так как она злится из-за санкций Лиги. Кроме того, Франция сейчас переживает предвыборную кампанию, полную разногласий, которая мешает национальному единству. Очевидно, что Германия выигрывает еще один дипломатический поединок. Для Лаваля «национальное единство» означало развал Народного фронта, изоляцию коммунистов, нейтрализацию социалистов и перетягивание радикал-социалистов к правому сектору. Фланден и Поль-Бонкур в Лондоне слишком много на себя взяли. Лаваль считал, что ситуация ужасна, и он мог бы найти из нее куда лучший выход… ну конечно-конечно! «Лаваль остается неизменно верен своей идее — именно, что европейский мир невозможен без соглашения Франции и Малой Антанты с Германией». Было очевидно, что нужно ответить Лавалю, но Потемкин предпочел промолчать. Затем Лаваль заговорил о франко-советском пакте, похваставшись, как он его пытался уничтожить, чтобы у Гитлера не было больше повода для оправдания политики в Рейнской области. Дебаты в Национальной ассамблее прошли бы лучше, добавил Лаваль, если бы советское правительство не вмешивалось во внутренние дела Франции. И снова Потемкин не стал возражать. Потому что какой смысл? Они уже много раз обсуждали эту тему ранее, а Лаваль уже не был у власти[1281].
18 марта Потемкин встретился с Манделем, и у них состоялся совсем иной разговор. Мандель кратко рассказал, что произошло во французском кабинете после ввода вермахта в Рейнскую область. Снова говорили о том, чтобы отправить франко-советский пакт в Гаагский суд. 13 марта Эррио отправился на встречу с Сарро и говорил там «патетически» о необходимости избежать войны и убедить Гитлера принять гаагский арбитраж. Отчет Потемкина об этом разговоре и сейчас больно читать. Мандель считал эти предложения неприемлемыми и «практически опасными». Потемкин согласился, но в целом отметил, что в Москве плохо отнесутся к арбитражу в Гааге, и Сарро, и Фланден должны это прекрасно понимать. Это будет расценено как неверность по отношению к СССР. С задержкой ратификации и «неслыханным тоном парламентских дебатов» в Палате депутатов раздражение в Москве может достичь такого уровня, что приведет к «радикальным решениям» в отношении пакта о взаимопомощи. По данному вопросу Потемкин и Мандель сходились во мнениях. Мандель тут же позвонил Сарро и сообщил ему, что встречается с Потемкиным. Сарро ответил, пусть он зайдет к нему.
1279
Record of Conversation between the French Ambassador and Sir R. Vansittart, Vansittart. 13 March 1936. C1833/4/18, TNA FO 371 19891.
1280
Colonel Frederic Beaumont-Nesbitt, British military attaché in Paris, to Clerk. No. 12. 20 March 1936; Vansittart’s minute. 30 March 1936. C2203/4/18, TNA FO 371 19896.
1281
Беседа с П. Лавалем [15 марта 1936 г.]. Выдержка из дневника В. П. Потемкина. 26 марта 1936 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 16. П. 123. Д. 120. Л. 154–157.