«Я, конечно, согласился на полную секретность, — сообщил Сквирский, — и на передачу текста письма в Москву… Я рекомендовал бы приезд Литвинова для разговора с Рузвельтом. Это укрепило бы наше положение». Сквирский попросил ответить как можно быстрее[132].
Молотов и Каганович отправили телеграмму Сталину, который отдыхал в Абхазии, и передали ему телеграммы Сквирского и черновик письма Рузвельта. Они изложили свои рекомендации: придерживаться стандартной советской политики (то есть никаких предварительных переговоров до официального признания), а также дать письму отрицательный ответ. Также они предложили формулировки, которые использовались при предварительных обсуждениях процедурных вопросов с британцами в 1929 году[133]. Сталин не согласился. «Мы думаем, что надо согласиться на текст письма Рузвельта и потом, по получении его официального письма на имя Калинина, ответить, что посылаем своего человека для разговора с Рузвельтом. Лучше будет послать Литвинова»[134].
То есть он сам предложил Литвинова. Времена изменились. Сталин больше не насмехался над наркомом. Когда Литвинов ответил, что ему нет смысла ехать в Вашингтон и что вместо него должен поехать кто-то другой, Сталин возмутился: «Настаиваем на посылке Литвинова. Действуйте смелее и без задержек, так как сейчас обстановка благоприятна»[135].
14 октября Политбюро одобрило черновик письма Рузвельта. Буллит попросил посмотреть черновик ответа СССР и предложил небольшие изменения, которые были приняты в Москве. «Поторопитесь с ответом Рузвельту», — отправил с юга телеграмму Сталин[136]. Когда он говорил, что надо поторопиться, он имел в виду именно это, и дела пошли очень быстро. 17 октября Политбюро официально одобрило ответ СССР и назначило Литвинова участником переговоров с Рузвельтом в Вашингтоне[137]. В последнюю минуту Сквирский, переговорив с Буллитом, внес небольшое изменение в формулировку текста. Рузвельт хотел вначале опубликовать письма в американской прессе. Через несколько дней обмен письмами был опубликован в советских и американских газетах. Некоторые новостные издания не дождались положенного времени, хотя впоследствии отрицали нарушение запрета[138]. Но это была буря в стакане, с учетом такого невообразимого прорыва для советской дипломатии.
Литвинов предложил примерный план переговоров, и Сталин его одобрил. Важнейшие вопросы остались неизменными: требование возмещения долгов, пропаганда, торговые возможности.
Литвинов добавил, что, возможно, стоит также рассмотреть религиозные аспекты. Некоторые вопросы трудно поддаются решению, такие как, например, погашение долгов, и они не должны быть привязаны к официальному признанию СССР. И что, если Рузвельт захочет поговорить про Японию? Каганович и Молотов рекомендовали придерживаться общих вопросов, но Сталин не согласился. «Я думаю, — писал он, — что Литвинов не должен уклоняться от конкретных разговоров о наших отношениях с Японией. Я думаю, что если в разговоре с Литвиновым Рузвельт будет добиваться некоторого сближения с нами или даже временного соглашения против Японии, Литвинов должен отнестись к этому благожелательно». Если Рузвельт хотел иметь дело с СССР, то Сталин был готов идти ему навстречу. В скором времени было получено одобрение Политбюро[139].
Литвинов едет в Вашингтон
Интересно, о чем думал Литвинов, когда направлялся в Вашингтон? 7 ноября он впервые встретился с Рузвельтом. Присутствовали миссис Элеонора Рузвельт и госсекретарь Корделл Хэлл. Стоял ли Хэлл на страже интересов Госдепартамента? Рузвельт был очарователен и старался сделать так, чтобы Литвинов чувствовал себя комфортно. Вначале они пообедали, рассказывал Литвинов, а затем Рузвельт обсудил с ним все вопросы. «Здесь проблем не будет, — сказал Рузвельт, — поскольку мы говорим на одном языке. Хотя меня предупредили, что вы наверно единственный дипломат в мире, который получает все, что хочет». Скорее всего, услышав лесть, Литвинов насторожился. Но Рузвельт упомянул «Майн кампф» — опубликованный план завоеваний Гитлера. Так он гарантированно привлек внимание Литвинова. Об этом моменте переговоров дипломат сообщил в Москву в телеграмме. Как мы увидим, Литвинов часто упоминал «Майн кампф» в разговорах с иностранными дипломатами, в том числе из Германии, когда хотел показать потенциальную опасность нацистской Германии.
133
Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 13 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 385;
134
И. В. Сталин, Я. Э. Рудзутак — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 13 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 386.
135
М. М. Литвинов — Л. М. Кагановичу. 16 октября 1933 г. // САО. Годы непризнания, 1927–1933. С. 706–707; Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 16 октября 1933 г.; И. В. Сталин, М. И. Калинин — В. М. Молотову, Л. М. Кагановичу. 17 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 391–393.
136
Резолюция Политбюро № П147/121-опр. 14 октября 1933 г.; Б. Е. Сквирский — М. М. Литвинову. 15 октября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 9; И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 16 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 390.
137
Резолюция Политбюро № П148/4-опр. 17 октября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 13.
138
Б. Е. Сквирский — М. М. Литвинову. 19 октября 1933 г.; М. М. Литвинов — Б. Е. Сквирскому. 21 октября 1933 г. // Там же. С. 13–14.
139
М. М. Литвинов — Л. М. Кагановичу. 20 октября 1933 г. // САО. Годы непризнания, 1927–1933. С. 707–709; И. В. Сталин — В. М. Молотову, Л. М. Кагановичу. 24 октября 1933 г.; Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 24 октября 1933 г.; И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 24 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 402–403; Резолюция Политбюро № П148/ 81-опр. 25 октября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 20.