15 ноября Литвинов отправил несколько телеграмм. В последней он сообщал больше подробностей, связанных с переговорами с Рузвельтом. Президент лишь в последнюю минуту второго и финального раунда наконец согласился «с большой неохотой» подписать соглашение, не решив до конца вопрос долгов и кредита. «Оказался он человеком жилистым, а подзуживали его газеты, придававшие его переговорам со мной спортивный характер “кто кого”»[161].
На десятый день переговоров, 16 ноября, возникла проблема. «Как [я] и ожидал, — писал Литвинов, — Буллит принес сегодня отредактированные Рузвельтом документы, несколько меняющие и расширяющие соглашение». То есть на подобные уловки в работе с советскими дипломатами шли не только французы. Президент попытался впихнуть в текст все свои пожелания в отношении религиозных прав, на которые согласился Литвинов. Но, что важнее, он также попытался увеличить размер долга, который должно погасить советское правительство, до 150 млн долларов. По утверждению Литвинова, когда они заключали так называемое джентльменское соглашение не для публики, он согласился на сумму не меньше 75 млн. Однако Рузвельт полагал, что Конгресс никогда ее не одобрит, и поэтому Литвинов должен уговорить Москву согласиться на 100 млн.
«Этим самым он дает понять, что и он согласится на 100 миллионов, тогда как вчера он заявлял, что не сможет предлагать Конгрессу меньше 150 миллионов», — отметил советский дипломат. Литвинов вел переговоры с западными странами с 1918 года и во многих случаях мог дать отпор. Но даже несмотря на то, что он был начеку, он не был доволен тем, что Рузвельт попытался смошенничать. «Я с негодованием отклонил эти новые требования, — сообщил Литвинов в Москву. — Буллит отправился докладывать президенту. Завтра Рузвельт уезжает, и если придется выбирать между моей погоней за ним на курорт и немедленным подписанием хотя бы с некоторыми уступками, я выберу последнее, поскольку уступки укладываются в Ваши инструкции. Увижу Рузвельта в 22 часа по местному времени»[162].
Тем вечером Литвинов заставил президента отступить по некоторым вопросам. Что касается долга, нарком пообещал обосновать 100 млн долларов, хотя правительство СССР не взяло на себя никаких обязательств. По мнению Литвинова, Рузвельт не согласился бы на меньшее, а мы не согласились бы на большее, и в результате соглашение отвечало советским интересам. В пятницу, на одиннадцатый день переговоров они снова встретились с Рузвельтом. Это был прощальный визит. Литвинов согласился назначить Буллита послом и выделить здание посольству. Здание имелось, и вполне сносное, но нужно было его отремонтировать и обставить мебелью[163].
Новые указания Сталина пересеклись с последней телеграммой Рузвельта. В целом соглашение включало выплату 100 млн долларов в качестве компенсации задолженности в 200 млн в виде долгосрочного кредита со ставкой 7 или 8 % годовых: 4 % за кредит и 3–4 % за выплату долга. «Грузинский кулак» убеждал Литвинова попытаться добиться 7 % и соглашаться на 8 %, только если не будет другого выхода. Также Сталину не нравился вариант с получением американских кредитов в Германии, если предположить, что это вообще возможно. Это могло ухудшить отношения СССР и Германии, а они уже и так были плохими. Дело осложнялось еще и тем, что Сталин не хотел брать на себя обязательства размещать новые заказы в Германии в 1934 году. Что касается остальных вопросов, Сталин уполномочил Литвинова предложить Александру Антоновичу Трояновскому стать советским послом в Вашингтоне. «Предлагаем Вам довести переговоры до конца самому, хотя бы Вам пришлось остаться для этого в Вашингтоне до конца месяца»[164].
В субботу, 18 ноября, на двенадцатый день переговоров Литвинов встретился с Моргентау и Буллитом, чтобы обсудить вопросы погашения долга и кредит. Литвинов напомнил американской стороне, что он остается в Вашингтоне только для определения суммы в соответствии с «джентльменским соглашением». Он собирался уехать 25 ноября. Если получится достигнуть договоренности до его отъезда, то хорошо, если нет, переговоры продолжит новый посол. Моргентау и Буллит не возражали, но настаивали на заключении соглашения до января. Затем они стали обсуждать процентные ставки. Литвинов предложил свои «максимальные» 7 %, включавшие 2–3 % на выплату долга. Читатели, наверно, заметили, что это меньше, чем одобрил Сталин, однако Литвинову было необходимо сохранить возможность позднее пойти на уступку, если договоренность будет возможно достичь. Моргентау предложил 10 %, из которых 6 % шло на погашение кредита. На самом деле это не сильно отличалось от 8 % Сталина. Могли бы стороны сойтись на 9 %? Или 8,5 %, из которых 5 % шли бы в счет погашения долга? Следующая встреча должна была состояться в воскресенье. Литвинов попросил Богданова к ним присоединиться, так как он лучше знал процентные ставки. Нарком сомневался, что удастся достигнуть соглашения. Пресса тщательно следила за переговорами. Ей сообщали о каждой встрече, и она требовала результатов. Переговоры с участием Трояновского привлекали бы меньше внимания. «К тому же нам выгоднее, — отметил Литвинов, — вести переговоры в присутствии президента, который будет, как опыт показал, более уступчив, чем его советники». Литвинов сообщил, что накануне он спросил Буллита, почему Рузвельт так настаивал на религиозном вопросе. Буллит откровенно ответил, что этот вопрос относился строго к внутренней политике. Документы, связанные с религией, добавили бы Рузвельту 50 голосов в Конгрессе, которые ему необходимы для экономических реформ. Сама по себе религия не имеет никакого отношения к СССР[165]. Во время дальнейшего разговора с представителем Госдепартамента Литвинову стало понятно, что Рузвельт не информирует Госдеп о содержании переговоров. Существуют «весьма неприязненные отношения между Госдепартаментом и Буллитом, — добавил Литвинов в своем сообщении, — но последний весьма близок к Рузвельту, с которым будет сноситься, вероятно, непосредственно»[166].