В 1931 году было сформировано национальное правительство под началом тори. Британский МИД подготовил справочный документ для нового министра — либерала сэра Джона Саймона: «Одним из печальных последствий войны является то, что англо-советские отношения стали предметом острейших внутриполитических споров…
Если до войны Россия была загадкой, то после войны превратилась в навязчивую идею… о ней спорят партии во время большинства послевоенных обращений к британскому электорату. До тех пор, пока одна сторона, даже находящаяся в меньшинстве, тянется к советской звезде, а другая только и мечтает о ее закате, задача по нормализации англо-советских отношений остается безнадежной»[172].
Как показали дальнейшие события, в МИД были правы. В 1932 году британское правительство обсуждало торговые соглашения с доминионами Британского Содружества наций, предоставляя им специальные условия и другие торговые привилегии и дискриминируя другие страны. В октябре 1932 года из-за давления со стороны Канады, заинтересованной в древесине и пшенице, британское правительство аннулировало англо-советское торговое соглашение от 1930 года. Из-за этого снова начались переговоры на тему нового договора, продолжавшиеся зимой 1933 года. Советские чиновники были не слишком довольны этими изменениями, но им пришлось согласиться на новый раунд. В марте 1933 года, пока шли переговоры, разразился кризис.
Аресты в Москве
В субботу вечером, 11 марта, в Подмосковье отряд агентов ОГПУ ворвался на территорию компании «Метро-Виккерс» — британской электро-промышленной компании, которую наняло советское правительство для обслуживания различных фабрик и заводов. Также были проведены рейды в других офисах и квартирах сотрудников. В итоге ОГПУ арестовало шесть британских граждан и конфисковало коробки с документами. Они искали доказательства шпионажа, саботажа и диверсий на советских заводах, где работали британские инженеры. Этот случай был очень похож на «Шахтинское дело» 1928 года, в ходе которого было арестовано шесть немецких граждан, что привело к серьезной ссоре с немецким правительством. В данном случае в обвинении речь снова шла о саботаже на промышленном предприятии. В одной из резолюций Политбюро в марте 1928 года упоминается «Метро-Виккерс», а также говорится о необходимости обращаться с британскими гражданами осторожно, однако тщательно расследовать деятельность этой компании на территории СССР[173]. От необходимости «обращаться осторожно» пять лет спустя решили отказаться.
Британское посольство в Москве быстро узнало об арестах. Уильям Стрэнг, занимавший тогда должность первого секретаря посольства, сразу же отправил телефонный запрос в НКИД. Это было воскресенье, выходной день, поэтому на месте присутствовало лишь несколько человек. Стрэнг получил домашний телефон Льва Борисовича Гельфанда, помощника заведующего Западным отделом, и дозвонился до него примерно в полдень. Гельфанд выслушал рассказ об арестах. Стрэнг пытался понять, за что арестовали сотрудников «Метро-Виккерс», где их держат, и когда посольство может отправить к ним своего человека. Гельфанд ничего не знал об арестах — услышал о них впервые от первого секретаря. В воскресенье он ничего не мог сделать, но обещал утром сразу же навести справки. Стрэнг тем не менее настаивал на личной встрече. Гельфанд был недоволен, но согласился — он не хотел тратить на это свой выходной. На этой встрече во второй половине дня Стрэнг намекнул «в частном порядке», что «посольство сегодня вынуждено было телеграфировать в Лондон о случившемся, где, бесспорно, это сообщение произведет “очень тягостное впечатление”»[174].
Тут должен был разверзнуться ад. На следующий день Стрэнг снова позвонил Гельфанду, и тот ответил, что по-прежнему не получил никакой информации. При разговоре присутствовал посол сэр Эсмонд Овий, и он велел первому секретарю немедленно запросить встречу с Литвиновым. Нарком ответил, что он занят весь день, но Овий настаивал, и Литвинов направил на встречу с ним Крестинского. Когда посол прибыл, Крестинский написал у себя в дневнике: «Я сказал ему, что после доклада мне сегодня утром Гельфандом о вчерашнем визите Стрэнга я немедленно обратился с запросом к следственным властям, но ответа еще не получил и поэтому ничего по существу дела сообщить ему пока не могу». Не такой ответ хотел получить Овий. Как записал Крестинский, «видимо сильно волнуясь» Овий старался сдерживать эмоции. Замнаркому нечего было добавить, пока он не получит информацию от ОГПУ. Крестинский оказался в гуще событий во время «Шахтинского дела» в 1928 году и вступал в спор со Сталиным [175]. Думал ли он об этом, когда записывал разговор? Овий повторил, что Великобритания, скорее всего, плохо отреагирует на арест инженеров «Метро-Виккерс». Как и Стрэнг, посол спросил, какие арестованным предъявляют обвинения и где их держат. Как сказал Овий, в интересах англо-советских отношений он надеется, что аресты произошли из-за «недопонимания» и арестованных скоро освободят. Крестинский писал, что Овий, конечно, перебарщивал, но, скорее всего, он действовал в соответствии с инструкциями, полученными из Лондона[176].
172
Notes on Anglo-Soviet Relations (1929–1931), Bateman. 25 Nov. 1931. N7818/225/38, TNA FO 371 15609.
173
Резолюция Политбюро № 14. 8 марта 1928 г. // Лубянка: Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003. С. 147–148.
174
Запись беседы Л. Б. Гельфанда с У. Стрэнгом от 12 марта 1933 г. 13 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 1–2.
176
Встреча с послом Великобритании Э. Овием. Выдержка из дневника Н. Н. Крестинского. 13 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 36–38.