«Я снова здесь перебил Овия, — откровенно записал Гельфанд, — и сказал ему, что, с моей точки зрения, он имеет возможность передать в Лондон наш исчерпывающий ответ на поставленные посольством вопросы». Овий был недоволен и стал спрашивать дальше. Гельфанд повторил то, что сказал Стрэнгу, и заверил посла, что он получит все ответы.
«Нет, — ответил Овий, — мне нужно немедленно отчитаться перед моим правительством. Мне придется доложить, что арестованным грозит смерть и что их отправили в тюрьму из-за абсурдных обвинений. Мы пытаемся улучшить отношения между нашими странами, господин Гельфанд, вы и я, мы с вами дипломаты, и вы понимаете, что это значит!» Гельфанд не остался в долгу, но не смог должным образом отреагировать на завуалированную угрозу разорвать дипломатические отношения. «Почему, если Овий имел столь неотложные вопросы, на которые не может даже ждать ответа, он их не поставил сегодня в беседе с т[оварищем] Крестинским, а вспомнил задать их мне в половине второго ночи?» Это стало напоминанием для Овия, что уже поздно, и встреча вскоре закончилась. Для помощника заведующего Гельфанд смог достойно противостоять разъяренному британскому послу. В целом он считал, что Овий искал повод для ссоры. «По-моему, целесообразно ответить на последние вопросы Овия побыстрее для того, чтобы ограничить враждебную активность Овия и возможность его провокационных сообщений в Лондон»[178].
Разгар кризиса
На следующий день, во вторник, Овий понял, что наступил его звездный час, и отправил в Лондон телеграмму, в которой принялся разглагольствовать о советской «глупости» и о том, что советское правительство «не в своем уме». Британцы даже представить себе не могли, что у СССР на самом деле были причины арестовать британских граждан. Овий считал, что с Москвой можно говорить только на языке силы, и что «без угроз ничто не возымеет действия, если суд вынесет решение или начнется расследование, больше похожее на пародию, то мы остановим переговоры или даже разорвем дипломатические отношения». Таким образом, Овию было недостаточно одной угрозы, и он добавил новую — возможное прекращение дипломатических отношений. Британский МИД уже их разрывал в 1927 году, однако на Москву это никак не повлияло. А угрозы, по-видимому, должны были. «Может показаться, что дело зашло слишком далеко, — продолжал Овий, — но мне кажется, что одно только это должно привести их в чувство». Если только, конечно, продолжил посол, советское правительство не собирается выслать британские компании[179]. Юрисконсульт Министерства иностранных дел Джеральд Фицморис высказал свои сомнения и посоветовал не рубить с плеча[180]. Вначале Ванситтарт не хотел слушать юридические советы или проинструктировать Овия проявить осторожность.
Овий вернулся к этой теме на следующий день, 15 марта, на этот раз он говорил с начальником Гельфанда — Евгением Владимировичем Рубининым. Ссора поднималась вверх по служебной лестнице НКИД. Литвинов, видимо, надеялся, что его эта проблема не затронет. Овий снова задал по телефону те же вопросы, что Гельфанду ночью. Рубинин рассказал все, что знал, с учетом предоставленной НКИД информации.
«Овий делал усилия, чтобы сохранить спокойный тон в разговоре, — отмечал Рубинин, — и лишь один раз сорвался». И опять-таки, Овий сказал, что британцы взволнованы, и это может привести к еще одному делу «АРКОС», как это было в 1927 году, когда в советских торговых представительствах устроили обыски. Это прозвучало как еще одна угроза. Почему западные страны никак не могли понять, что на НКИД и Сталина угрозы не действуют? «Я сухо ответил, — писал Рубинин, — что я действительно не могу понять смысла подобных аналогий и не рекомендовал бы давать беседе направления, в котором я не мог бы ее продолжать»[181]. Это был такой дипломатический способ сказать «пожалуйста, прекратите мне угрожать».
Получив ответы от Рубинина, Овий не успокоился и позвонил Гельфанду. Он задал ему все те же вопросы о судьбе британских заключенных: будет ли суд, будет ли он открытый или закрытый для публики, кто будет председательствовать на процессе. По словам Овия, ему велели получить ответы до того, как в тот же день состоится заседание Палаты общин. Посол зачитал телеграмму из Лондона и начал давить изо всех сил, чтобы добиться своего. Требовал, чтобы Литвинова проинформировали о «невозможном состоянии» англо-советских отношений, возникшем из-за того, что британских граждан обвиняют в государственной измене (так в исходном тексте телеграммы) и устраивают над ними показательный суд исключительно во внутриполитических целях. Эти слова Ванситтарт отправил Овию в качестве дополнительных инструкций[182]. «Это серьезное дело, — сказал Овий Гельфанду, — которое представляет собой огромную опасность для отношений СССР и Англии». И снова угроза. Гельфанд ответил, что у НКИД тоже нет ответов на все вопросы, но как только они будут, посла проинформируют. Поговорив с Овием, Гельфанд отчитался перед Литвиновым. Нарком отказался слушать полный текст британской телеграммы и велел сообщить об этом послу[183]. Стороны начали выходить из себя.
178
Запись беседы Л. Б. Гельфанда с послом Великобритании Э. Овием. 14 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 3–8.
181
Беседа Е. В. Рубинина с послом Великобритании Э. Овием. 15 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 89. Д. 24. Л. 9-12.
183
Запись беседы Л. Б. Гельфанда с послом Великобритании Э. Овием (по телефону). 15 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 13–15.