Литвинов встречался со Сталиным шесть раз в марте и одиннадцать раз в апреле (чаще, чем обычно), а также регулярно виделся с Крестинским, а в апреле — с Караханом. Так, например, он говорил со Сталиным 16 и 19 марта, то есть в те же дни, в которые он встречался с Овием, а затем 27 марта — перед столкновением с послом на шведском приеме и перед их последней встречей на следующий день. Исходя из этого, можно сделать вывод, что Литвинов подробно обсуждал политику со Сталиным, и вождь соглашался с его рекомендациями. Литвинов и Сталин иногда не сходились во мнениях, порой яростно противостояли друг другу, но чаще всего они придерживались одной и той же политики, даже когда Сталин жаловался на наркома Молотову и Кагановичу.
Овий вернулся в Лондон в воскресенье, 2 апреля, и на следующий день встретился с Кабинетом министров в узком составе. Но после этого он исчез из документов по делу «Метро-Виккерс». О нем не упоминает ни британский МИД, ни СССР. На него вскользь ссылается Ванситтарт 8 апреля, и на этом все[[210]. Для пояснения: разговор Литвинова с Овием с несколькими интересными опущениями был опубликован в «Известиях» 16 апреля. Он был переведен на английский и передан в британский МИД[211]. Никто не сделал пометки на полях и не составил длинный протокол. Всем было все равно. Овий остался в прошлом. Никто не собирался за него «мстить», хотя, возможно, он на это рассчитывал. Стрэнг занял должность временного поверенного в Москве. Он более бесстрастно относился к работе с советской стороной, а Майский в это время стал более важной фигурой в Лондоне, где пытался найти выход из кризиса. Конечно, он не мог знать об арестах больше, чем НКИД, и жаловался, что они застали его врасплох. Впервые он узнал о случившемся от сотрудников «Метро-Виккерс» в Лондоне. Они позвонили ему, чтобы узнать, что произошло в Москве. «Это известие свалилось как гром из ясного неба», — писал Майский Крестинскому. Нам нечего было сказать об арестах, мы могли только обещать задать все необходимые вопросы Москве. «Не думаю, чтобы подобное положение могло послужить укреплению авторитета и престижа полпредства и торгпредства в Англии». Уж точно не в глазах британского МИД, где сотрудники полагали, что Майский не обладает нужной информацией и не может повлиять на Москву. На самом деле посольство не получало никаких новостей от НКИД целых пять дней. Не было ни информации, ни указаний. Когда Майского вызвали в британский МИД, у него не было указаний из Москвы, что делать, и он попал в неловкое положение. «Мы.„вынуждены были сами, на свой риск и страх, — писал он, — импровизировать меры защиты и контратаки против развернувшейся в Англии бешеной кампании, не вполне уверенные, что наши действия совпадут с действиями, предпринимаемыми в Москве».
В подобных обстоятельствах Майский удачно предвидел, что Литвинов, скорее всего, сказал Овию: помимо всего прочего, британские власти должны успокоиться и «не терять голову». Британские граждане подчиняются советским законам. Исключения составляют только дипломаты. Поэтому «угрозы разрывом торговых и дипломатических отношений не только не облегчают, а лишь осложняют положение». А именно это Литвинов сказал Овию. Как и нарком, Майский предупредил британскую сторону, что советское правительство не поддастся угрозам, а как раз наоборот. Утверждения о том, что сотрудники «Метро-Виккерс» не виноваты, представляли собой попытку обойти советские законы, а значит вмешаться во внутренние дела СССР. Подобные заявления (например, такие, как сделал Болдуин в Палате общин) могли привести только к одному результату: «заставить советское правительство в максимальной степени подчеркивать свой суверенитет»[212].
На встрече 16 марта Ванситтарт записал большую часть того, что он говорил Майскому, но не наоборот: «Посол… конечно, оспаривал мое заявление на протяжении всей беседы». Ванситтарт сказал примерно то же, что Овий Литвинову. «Я никому не угрожаю, — заявил он Майскому, — но я обязан убедиться, что советское правительство понимает, на что идет». Конечно, это была угроза[213].
Учитывая, что Ванситтарт не осветил комментарий Майского, нужно ему тоже предоставить слово и дать возможность рассказать о встрече. У Майского не было указаний из Москвы. Он сказал, что не знал подробностей дела и пытался импровизировать, отделываясь общими словами. «Я вынужден был, — писал он, — соблюдать в разговоре величайшую осторожность». Можно себе представить. Майский пытался отделить торговые переговоры от арестов в Москве и опровергнуть слова британцев о том, что их инженеры не могут быть ни в чем виноваты, но безуспешно. На каком основании, спрашивал он, британское правительство утверждает, что советские обвинения фальшивые? Какие есть этому доказательства? Тут, по словам Майского, Ванситтарт потерпел тактическое поражение, признавшись, что он всего лишь выражает общественное мнение[214].
211
Запись бесед наркома иностранных дел и посла Великобритании сэра Эсмонда Овия // Известия. 16 апреля 1933 г. N3091/1610/38, TNA FO 371 17270.
212
И. М. Майский — Н. Н. Крестинскому. 24 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. 52–59.
214
Дискуссия И. М. Майского с Р. Ванситтартом. 16 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 64–67.