Получается, что советская сторона что-то даст, но ничего не получит взамен. Сталин бы сразу заподозрил неладное. Непонятно, подозревал ли Майский, что его хотят обвести вокруг пальца.
Если мы вернемся к хронологии событий в изложении Майского, он писал, что Маршалл вернулся днем 3 апреля, до этого успев поговорить с Кольером, который пребывал в радостном настроении, поскольку надеялся, что «наконец конфликт вступил в фазу постепенного разрешения». Маршалл стал вспоминать, как помог покойному Л. Б. Красину во время кризиса Керзона в 1923 году. «Я выслушал Маршалла, — записал Майский, — и спросил, чему он, собственно, радуется?» Майскому позвонили и сообщили, что премьер-министр только что объявил в Палате общин, что завтра будет рассматриваться законопроект о введении эмбарго. По словам Майского, «Маршалл был потрясен. Он весь переменился в лице, сказал, что это совершенно невозможно и что он сейчас же поедет в Ф. О. [Форин-офис] для выяснения вопроса о том, что такое случилось. Спустя два часа Маршалл вновь появился у меня. Настроение у него было совсем упадочное. Он с раздражением говорил о том, что в кабинете происходят какие-то неожиданности. Еще только в 12 часов дня он говорил с Кольером, и Кольер в тот момент даже не подозревал, что три часа спустя премьер-министр заявит в парламенте о внесении билля об эмбарго».
Маршаллу удалось узнать, что «неожиданный сдвиг» произошел утром. В кабинете узнали, что советское правительство не согласилось освободить инженеров под поручительство (хотя трех из четырех отпустили под залог на следующий день, 4 апреля), но, как писал Саймон, британского правительства это не касалось. Более того, накануне Стрэнг телеграфировал, что всем инженерам будут предъявлены обвинения. Тем же утром Овий встретился с Кабинетом министров в узком составе. Ему в итоге удалось отомстить, как, по мнению Крестинского, он и мечтал. Стрэнг и Овий жестко и даже порой провокационно описали сложившуюся ситуацию в Москве и в советском правительстве. Стрэнг говорил: «Обвинения настолько фантастичны, что становится очевидно: Его Королевское Величество прав, утверждая, что это все подстроено». По словам Овия, инженеры стали «жертвами… “охоты на ведьм и еретиков” в постановочном суде». СССР, говорил он, — это не «нормальная цивилизованная страна». По словам Стрэнга, меньшее, что может сделать правительство Его Королевского Величества, это ввести эмбарго и всячески выразить свое неудовольствие советскому правительству»[227].
Маршалл и Майский не могли особо повлиять на происходящее. «Как бы то ни было, — писал Майский, — но Маршалл был сильно обескуражен и ушел от меня в полном унынии»[228]. Вскоре Майский получил более детальную информацию о том, что произошло в конце марта — начале апреля. Во-первых, он должен был отчитаться по вопросу Овия: «Разговор т[оварища] Литвинова с Овием 28.III не только закончил карьеру Овия в Москве (послом в СССР он больше не будет), но и произвел чрезвычайно сильное впечатление в Форин-офисе. Последний [Овий. — М. К.] еще до этого разговора чувствовал, что в Москве дело обстоит неладно, но, по-видимому, не отдавал себе ясного отчета, где же кроется причина московских затруднений. Разговор 28.III и последующее опубликование его в советских газетах сразу открыло глаза Ф. О. [Форин-офису]. Саймон понял, что Овия в Москве больше держать нельзя, и потому уже 29.III он вызвал Овия “для консультации” в Лондон. Одновременно в Форин-офисе стали наблюдаться признаки некоторой растерянности. Как теперь совершенно ясно из содержания “Белой книги”, Овий был инициатором той политики “большой палки”, которая систематически применялась и до сих пор применяется британским правительством в данном конфликте. Форин-офис поддержал инициативы Овия и благословил его к агрессивным действиям».
227
Strang. No. 164. 2 April 1933. N2296/1610/38, TNA FO 371 17267; Foreign Office memorandum. 2 April 1933. DBFP, 2nd series, VII, 400–402.
228
Дискуссии И. М. Майского с представителями британского МИД. 28 марта — 3 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 156–163.