После разговора с Крестинским Дирксен также встретился с Литвиновым. Они обсуждали примерно то же самое, только немного откровеннее. Дирксен пытался объяснить, что нападения на советских граждан и сотрудников в Германии — это единичные случаи, и они закончатся, но Литвинов на это не купился. «Я ответил, — писал нарком в дневнике, — что мы действительно были встревожены приходом к власти в Германии людей, политическое кредо которых не могло внушать нам оптимизма касательно судьбы наших взаимоотношений». «Мы, — сказал Литвинов послу, — должны понимать то возмущение и негодование, которое в нашей общественности вызывают события [в Германии. — М. К.]». На самом деле комментарии в прессе «даже в отдаленной степени не отражают чувств нашей общественности». Литвинов все говорил и говорил. Возможно, для Дирксена это единичные случаи, «но дело в том, что в Германии мы сейчас имеем дело не с отдельными локальными случаями, а с массовой травлей всего, что носит название советского. Речь идет об организованной кампании, направляемой из единого центра… причем [германское. — М. К.] правительство никаких мер не принимает для ликвидации ее». Так продолжаться не может, сказал Литвинов, «наша общественность требует ответных мер». Дирксен смущенно ответил, что советская пресса может воздержаться от публикаций новостей о Германии. «Вопрос, — ответил Литвинов, — еще должен быть решен правительством»[275]. Дирксен несомненно усвоил сказанное. «Я уверен, — писал он в Берлин, — что в наших взаимоотношениях начинается серьезный кризис». Если его не удастся решить, то СССР может пересмотреть политику в отношении Германии[276]. Дирксен был встревожен ухудшением советско-германских отношений, но Гитлера они волновали намного меньше. Дирксен сообщил в Министерство иностранных дел Германии, что продление договора с Берлином было единственным способом стабилизировать ситуацию. Так и поступили в начале мая, но положительного результата это не дало. По словам Крестинского, продление договора было всего лишь способом навредить улучшающимся отношениям между СССР, Францией и Польшей. Однако Крестинский все равно осторожно надеялся на положительные изменения немецкой политики, хотя, как он говорил, «мы не должны уменьшать нашей бдительности»[277]. Таким образом, советское правительство сделало предупредительный выстрел в сторону Германии. Литвинов надеялся, что его заметят Франция и Польша. В «Правде» вышла статья Карла Радека, в которой он выступал против пересмотра Версальского договора. «Пересмотр, — писал он, — означает лишь новую мировую войну». Литвинов отметил, что Дирксен отреагировал на статью протестом, а польские источники отнеслись к ней с одобрением. А что же французы? Литвинов задал вопрос Довгалевскому[278]. Но французское посольство, видимо, не сообщило о статье в Париж. Литвинов согласился с Крестинским, который утверждал, что Германия ищет выход из изоляции, хотя нарком больше говорил о сближении с Францией, чем о восстановлении советско-германских отношений[279]. Крестинский гораздо лучше относился к сохранению «рапалльской политики». А может, и нет. Хотя НКИД отрекся от статьи Радека в разговоре с Дирксеном, Крестинский полагал, что она совершенно верно описывает Версальский договор[280]. Не стоит также забывать, что ухудшение советско-германских отношений произошло тогда же, когда и кризис «Метро-Виккерс».
Николай Николаевич Крестинский
Крестинский был первым заместителем наркома иностранных дел СССР. Этот симпатичный человек уже знаком читателям. Он вступил в РСДРП в 1903 году и после раскола партии встал на сторону большевиков. Крестинский родился в 1883 году в провинциальном городке Могилеве. То есть он на семь лет младше Литвинова. Николай Николаевич хорошо учился в гимназии, что, наверно, неудивительно, учитывая, что его родители были учителями. В результате он окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Крестинский был членом первого Политбюро и наркомом финансов. Он был близок с Лениным и работал ответственным секретарем ЦК РКП (б), но в 1921 году его уволили, по словам Молотова, за то, что он не уделял внимание «политике». Крестинский уехал в Берлин в качестве полпреда. Это была самая важная советская должность за границей. Николай Николаевич, как и Литвинов, говорил на нескольких языках и был прагматиком. Ему подходила работа со средним классом, социал-демократами и прусскими консерваторами Веймарской Германии. Крестинский понимал, как себя вести с немецкой элитой.
275
Беседа с Г. Дирксеном 3.IV.33. Выдержка из дневника Литвинова. 3 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 89. Д. 4. Л. 55–59.
277
Н. Н. Крестинский — Л. М. Хинчуку. 7 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 27. Л. 16-1.
278
М. М. Литвинов — В. С. Довгалевскому. 17 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 78–83.
280
Н. Н. Крестинский — Л. М. Хинчуку. 17 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 27. Л. 37–42.