чтобы выйти из тупика. Литвинов ответил, что это пока не обсуждалось, но нужно по крайней мере «устранить те причины, которые вызвали данный конфликт»[322].
Литвинов в Берлине
Осенью все шло по-прежнему. Читатели, наверно, помнят, что эти события разворачивались в то время, когда шли польско-германские переговоры, и Антонов-Овсеенко продвигал политику сближения с Варшавой. Много всего происходило осенью 1933 года. В начале октября Литвинов отправил новые инструкции советскому посольству в Берлине, повторив то, что он сказал Твардовски. Литвинов также выступил категорически против встречи в конце октября Крестинского с Гитлером в Берлине. В особенности это неприемлемо, рассудил он, после того как Германия вышла из Лиги Наций и покинула Конференцию по разоружению. Оба эпизода произошли только что[323]. «Какое нам дело до Лиги Наций и почему мы должны произвести демонстрацию в честь оскорбленной Лиги и против оскорбившей ее Германии?» Сталин был циничен, как обычно, но потом он признал, что, возможно, не владеет всей необходимой информацией. Решение оставалось за Крестинским, но Политбюро поручило Литвинову, который в этот момент направлялся в Вашингтон, чтобы обсудить восстановление дипломатических отношений США и СССР, остановиться в Берлине и встретиться с Нейратом или Гитлером, если он захочет. Советское правительство все еще склонялось к «восстановлению прежних отношений»[324].
Литвинов встретился с Нейратом в Берлине. Переговоры продлились полчаса. Они уладили спор из-за журналистов, но серьезный разговор о советско-германских отношениях не состоялся.
Снова, как и во время встреч с Дирксеном, была затронута тема отношений с Польшей и Францией. «Я отметил, — писал Литвинов в своем дневнике, — что мы так же, как и Германия, будем стремиться к дальнейшему сближению с этими двумя странами. Я в шутку добавил, что наше расположение к Франции и Польше будет повышаться по мере роста любви Германии к ним. Нейрат ответил, что он не возражает против такого рода “конкуренции”». Но если серьезно, то как могла получасовая встреча решить проблему советско-немецких отношений? Нейрат пожелал Литвинову удачи в США[325]. Как оказалось, успешное завершение дела, по которому Литвинов ездил в Вашингтон, повлияло на советскую политику по отношению к Германии. В Москве Дирксен наносил прощальные визиты в НКИД и повторял все то, что уже много раз было сказано. Крестинский написал в дневнике, что он вежливо его слушал, но в привычной для СССР манере предпочитал не отвечать[326]. Какой в этом был смысл?
ГЛАВА V
«КУЙ ЖЕЛЕЗО, ПОКА ГОРЯЧО»: УКРЕПЛЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ С ФРАНЦИЕЙ
1933 ГОД
Пока шли переговоры с Германией и Польшей, советские дипломаты активно работали в Париже. Вначале казалось, что в укреплении франко-советских отношений больше заинтересованы французы, чем СССР. Шел январь 1933 года. Советское посольство чувствовало французский интерес. Пьер Кот, молодой представитель партии радикалов и заместитель министра авиации, предложил помощь в решении различных вопросов, которые возникали во время работы с МИД Франции[327].
Обмен военными атташе
«Надо ковать железо, пока горячо», — рекомендовал Довгалевский, чтобы не упустить удобную конъюнктуру «для завязывания прямой и серьезной связи с французским воен[ным] ведом[ством] и Генеральным штабом и военной промышленностью». Он предложил двигаться вперед по вопросам обмена военными и морскими атташе. Французы не хотели проявлять инициативу, так как считали, что это станет для них публичным унижением. «Мне удалось в частном разговоре заинтересовать этим вопросом… Пьера Кота, без того, чтобы я сам выказывал интерес к нему (подробнее вам расскажет тов[арищ] Розенберг)». Довгалевский попросил разрешить ему «неофициально затронуть вопрос» в разговоре с МИД Франции. Он полагал, что это можно сделать, не рискуя потерять лицо («наш престиж»), и получил отказ. Как трогательно: просто двое юных влюбленных, робеющих сделать первый шаг! Больше никаких банальных расшаркиваний! Довгалевский попросил немедленно прислать ему указания[328]. Однако это была излишняя предосторожность, так как посол Дежан уже в ноябре 1932 года рекомендовал назвать имя военного атташе. В феврале французское и советское правительства договорились: полковник Эдмон Мендрас едет в Москву, а комдив Семен Иванович Венцов — в Париж[329].
322
Встреча с Ф. фон Твардовски. Выдержка из дневника М. М. Литвинова. 26 сентября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 89. Д. 4. Л. 134–137.
323
М. М. Литвинов — Л. М. Хинчуку. 4 октября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 27. 62–64; М. М. Литвинов — Л. М. Хинчуку. 17 октября 1933 г. // Там же. Л. 67–68.
324
И. В. Сталин, М. И. Калинин — В. М. Молотову, Л. М. Кагановичу. 16 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 388–389; Выдержка из протокола Политбюро № Р148/82-опр. 25 октября 1933 г. // СССР — Германия. 1933–1941. С. 77.
325
Беседа с К. фон Нейратом. Выдержка из дневника М. М. Литвинова. 28 октября 1933 г. // СССР — Германия, 1933–1941. С. 78–80.
326
Встреча с германским послом Г. фон Дирксеном. Выдержка из дневника Н. Н. Крестинского. 28 октября и 1 ноября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 082. Оп. 17. П. 77. Д. 1. Л. 347–343.
327
М. И. Розенберг — Н. Н. Крестинскому. 1 января 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 2–4.
328
В. С. Довгалевский — Н. Н. Крестинскому. 9 января 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 8-10.
329
Léger to Dejean. No. 33. 15 Feb. 1933. MAÉ, Bureau du chiffre, télégrammes au départ de Moscou, 1933–1934; Dejean. No. 20. 21 Feb. 1933. MAÉ, Bureau du chiffre, télégrammes à l’arrivée de Moscou, 1933–1934.