Неприятие новой концепции
Несмотря на то что авторы евразийского направления писали много, легко и увлекательно, их мысли были отвергнуты многими, даже слишком многими читателями. В отношении ученых-аборигенов Западной Европы это объяснимо и объяснено с исчерпывающей полнотой самим автором – кн. Н.С. Трубецким:
«Затаенной мечтой каждого европейца является обезличение всех народов Земного шара, разрушение всех своеобразных обликов культур, кроме одной европейской... которая желает прослыть общечеловеческой, а все прочие культуры превратить в культуры второго сорта».
Этот тезис входит в сознание каждого европейца с детства и, более того, с начала этногенеза современных европейских этносов, т.е. с IX в. Убежденные в своем превосходстве крестоносцы шли в Палестину и Прибалтику, на Константинополь и Болгарию, а потом в Америку – грабить индейцев, в Африку – захватывать невольников, в Индию, на Яву и даже в Китай, где индийский опиум находил широкий сбыт. И при этом у «цивилизаторов» не возникало никаких угрызений совести: ведь приобщение «дикарей» к культуре – это героика, «бремя белого человека». А то, что ограбляемые народы ничуть не хуже европейцев, последним не могло прийти в голову, ибо стереотип этнического поведения не может быть нарушен логическими доводами. Но эмоции европейцев, знакомящихся с евразийцами, однонаправленны. Да и в самом деле, как тут не обидеться?
Однако европейцы были настолько убеждены в своей правоте, что рассматривали направление евразийцев как несерьезный домысел русских оригиналов и поэтому давали им жить, зарабатывая изданием филологических и художественных шедевров. Иначе восприняли евразийство немецкие фашисты. Русские издания или запрещались, или задерживались. Русским патриотам угрожали преследования за убеждения и даже аресты. Н.С. Трубецкой не был арестован лишь потому, что он был князь, аристократ, но в его квартире производились неоднократные, причем весьма грубые обыски, вызвавшие инфаркт и раннюю смерть. Этот трагический эпизод мне рассказал Петр Николаевич Савицкий [12]в Праге, когда в 1966 г. советские ученые ездили туда на археологический конгресс.
В русской эмиграции двадцатых и тридцатых годов было два направления: либеральное и монархическое. Либералы мечтали ввести в России парламентскую республику по образцу английской или французской, т.е. уподобить Россию Европе. Именно против такой оксидентализации или вестернизации России и возражали евразийцы, осуждая Петра I.
Русская эмиграция двадцатых и тридцатых годов отнеслась к евразийству в целом отрицательно. Как монархисты, мечтавшие о возвращении прошлого, так и либералы, стремившиеся превратить Россию в подобие Дании, обвиняли евразийцев в «сменовеховстве» – компромиссе с коммунизмом. Если сформулировать приведенные ниже ответы евразийцев, то возникает только одна фраза: «зачем нам прошлое, которое было беременно настоящим?» Конечно, это не означало, что евразийцы стремились примкнуть к коммунизму или даже испытывали симпатию к режиму в России того времени, но вспомним, что тот период был переплетением троцкизма со сталинщиной, так что требовать с эмигрантов?!
Н.С. Трубецкой работал на том уровне европейской науки, который ныне, безусловно, устарел. Мы внесем поправки и проверим концепцию кн. Н.С. Трубецкого на прочность, используя материал, неизвестный автору. Если концепция в целом верна, то выводы должны сойтись.
Соседи Евразии (Проверка концепции)
Условившись в определении понятия Евразии – степная полоса от Хингана до Карпат, ограниченная с севера «таежным морем», т.е. сплошной полосой леса, а с юга пустынями и горами, у подножий которых располагаются оазисы, – нам надлежит охарактеризовать соседние суперэтносы, взаимодействовавшие с евразийскими народами: Срединную равнину, называемую ныне «Китай» (условное наименование), Афразию (Ближний Восток и Иран) и Западную Европу – романо-германскую целостность. Восточная Европа, точнее – Западная Евразия органически связана с Великой Степью, так как наиболее населенная ее часть – лесостепь, включающая на севере ополья, а на юге азональные ландшафты речных долин и несохранившиеся причерноморские леса, в античную эпоху именновавшиеся «Гилея».
В историческое время в Евразии протекали три витка этногенеза: скифский (до III в. до н.э.) [13], хунно-сарматский (с III в. до н.э. по XI в.) [14], монголо-маньчжурский – на востоке (XII – XX вв.). Четвертый – великорусский [15], начавшийся в XIII в., еще не кончен.
За 2500 лет в Евразии сменилось несколько этносов, но при сопоставлении их в избранном параметре – взаимоотношение с соседями – просматривается общая закономерность. Каждый этнос имеет две культурно-политические доминанты:
I. Стремление к подражанию соседям, более богатым и многочисленным, – мимесис.
П. Стремление к оригинальности, на основе адаптационного синдрома или приспособления к вмещающему ландшафту – евтурофилия (любовь к Родине) – евразийство. Так у всех!
Весьма примечательно, что, к примеру, хунны не искали территориальных приобретений. Царица хуннов сказала мужу, шаньюю Модэ, окружившему авангард китайского войска вместе с императором в 200 г. до н.э.: «Приобретя земли дома Хань, не можешь жить на них» [30, т. I, с.51]. Шаньюй (правитель) согласился и заключил мир на основе «мира и родства», что означало брак китайской царевны с иностранным властителем и присылку установленного количества даров [там же] – замаскированную дань.
Четкую характеристику хунно-китайских противоречий дал евнух Юе, обиженный императором династии Хань, насильно отправленный к хуннам и отдавший свои симпатии шаньюю. Он говорил: «Прежде, т.е. после побед над китайцами, многие хуннские женщины сменили овчины на шелковые платья. Наряду с кумысом и сыром у хуннов появились вино, печенье и китайские лакомства, а с ними и упадок нравов. Если ты, шаньюй, изменишь обычаи, а Китай истратит одну десятую своих вещей на подкуп, все хунны будут на стороне Хань. Дерите на колючках шелковые ткани, продолжайте есть сыр и молоко, иначе вы потеряете свободу, а с нею и жизнь».
Но сила вещей могущественнее убеждений. За сто лет в державе Хунну сложились две партии, которые мы условно назовем: придворная и старохуннская. Первая принимала многочисленных эмигрантов из Китая, давая им возможность сеять просо и жить среди хуннов, не сливаясь с ними. Вторая хранила традиции покойных шаньюев: право «сражаться на коне за господство над народами» [30, т. 1, с.57–59].
Единое «этническое поле» хуннов раскололось. Так разрывается комета, пролетающая слишком близко от большой планеты [16]. Следствием раскола стали междоусобные войны, восстания покоренных племен и подчинение Китаю. Трагедия затянулась лишь за счет узурпации Ван Мана, попытавшегося заменить традицию разумом, конечно собственным, поголовного восстания китайских крестьян – «краснобровых» – и аристократов против узурпатора и ослабления Китая (18–25 гг.), но к 93 г. Хунну было сокрушено и последний шаньюй, проиграв последнюю войну, погиб.
Хунны частью отступили на запад, где объединились с биттогурами (манси), а частью поселились вдоль длинной китайской стены и подчинились династии Младшая Хань.
Вернуться в Великую степь они не могли, потому что вековая засуха III в. превратила степи в пустыню Гоби, расширившуюся до того, что она стала непроходимой [81]. Разделение хуннов шло по отмеченному признаку: северную Хунну составили пассионарные удальцы, тяготившиеся ограниченностью возможностей при родовом строе, где богатырь не мог достичь почестей и власти, так как все должности занимались по старшинству. Поэтому на севере скопились предприимчивые честолюбцы и масса инертного населения. А на юг ушли носители родовых традиций: «старцы и почтительные отроки» [66, с.215 и след.], готовые служить китайским офицерам, лишь бы те обеспечили им спокойную жизнь. Естественно, северные хунны были евразийским вариантом развития, а южные создали хунно-китайскую химеру в III в. Но она оказалась нестойкой. Китайцы так обижали хуннов, что те восстали в 304 г. и сражались, пока не погибли в 460 г. [121, с.189–202].