Авторы «литературных» писем знали свою обязанность быть сентиментальными — и в жизни и на папирусе. К тому обязывало их не только внутреннее расположение, но и стиль поведения, стиль речи. Откуда же такая обязанность?
Выше уже отмечалось, что главный грех для II–IV вв. — отсутствие сочувствия и прежде всего небрежность в переписке. Чем же такая небрежность объяснялась? Ника оправдывается в этом грехе перед Береникой: она написала письма, но Беренике их не доставили. «Неужели я настолько невоспитанна, чтобы не писать тебе?»{452} — задает Ника риторический вопрос. Аммоний негодует: «Вы считаете, меня, братья, подобным какому-то варвару или бесчеловечному египтянину»{453}. Автор другого письма упрекает некоего Келета: «Удивляюсь, что до сих пор ты не разъяснил мне… как намеревался… Ибо все египтяне — глупы (бесчувственны)»{454}.
Египетский монах Исидор Пелусиот, написавший сборник писем в начале V в., также осуждает грех бесчувственности, которая «есть следствие поврежденной способности судить»{455}. И он же обвиняет египтян в жестокости, самоуправстве (тирании), ненависти и давней любостяжательности{456}.
Итак, стиль, этикет нарушают из-за бесчувственности. Бесчувственность же — следствие двух причин: невоспитанности и принадлежности к низшим слоям общества (т. е. к египтянам). Оба этих «порока» тесно связаны. В 215 г. н. э. Каракалла приказал изгнать из Александрии всех египтян, <в особенности же крестьян. Признаком, по которому можно отличить египетских крестьян, являются обычаи, противные «культурному образу жизни»{457}. Как показал Г И. Белл, «бесчувственность» египтян была общим местом в римском Египте и противопоставлялась эллинскому человеколюбию{458}[16]. Это противопоставление, однако, не было собственно этническим. Каракалла не возражал, если египтяне посещали Александрию «ради более культурной жизни» (стк. 25–26). Водораздел проходил не между народами, но между «образованным обществом» и плебсом. К плебсу «культурные люди» относились с презрением. Так, некий художник в прошении упоминает «деревенскую наглость» арендатора, не желающего ни платить денег, ни отдавать землю{459}.
Культурность не отождествлялась с богатством. Более того, «бесчувственность» воспринимали как результат заносчивости и жизненного успеха. «Ты имеешь более важные дела и из-за них пренебрегаешь нами… я рад своему счастью», — пишет Флавий Геркулан своей вольноотпущеннице{460}. «Явно кичась своим богатством и великим изобилием владений, ты презираешь друзей», — читаем в другом письме{461}. Фигура «некультурного» богача популярна в античной литературе: достаточно вспомнить Трималхиона. «Чувствительность» и моралистичность писем, их риторичность — все это, вероятно, черты «культурного образа жизни», умения вести себя. По мнению такого эпистолографа, как Плиний Младший, «замечательная изобретательность и великолепный язык бывают иногда и у невежд; ладно скомпоновать, разнообразить речь фигурами дано только людям образованным»{462}.
Ничто, казалось бы, не может быть дальше от снобизма, чем христианство, вставшее на сторону «простецов». Но египетские греки, даже став христианами, остались снобами. То же презрение к «бесчувственности» египтян, тот же критерий «культурного образа жизни». Только критерий этот получил новое оправдание, как грань между людьми духовными и людьми плотскими. Лучше всех выразил «интеллектуальное высокомерие» греков Климент Александрийский, глава александрийской школы христиан. В трактате «Педагог» он пишет: «Благородный образ жизни, плод христианского воспитания, собою обусловливает красоту желаний и стремлений. И что в деятельности воспитано, отличную внешность имеет и в походке, и при сидении, во время принятия пищи, во время сна, спокойствия, в порядках жизни, во всем, что относится до воспитанности»{463}. Климент подробнейшим образом описывает правила поведения, советует женщинам не пить из широких кубков, чтобы не растягивать губ, не отрыгивать, «подобно мужчинам или, лучше сказать, рабам»{464}. Вполне классовая точка зрения!
Конечно, внешность — не главное для Климента. Главное — изощренность чувств, чувствительность. Она же достигается с помощью «свободных наук», т. е. античной образованности. «Прошедший свободные науки легче и скорее заявит себя какой-нибудь добродетелью, хотя не так, однако же, это понимать следует, будто без них добродетель и не может быть усвоена, а так лишь, что у учившихся и чувства больше изощряются»{465}. Даже традиционно положительный для христианства образ ребенка Климент понимает по-своему. Ребенок не тем хорош, что он «простец», а тем, что он нежный, тонкий, тонко чувствующий{466}. Что же касается «простецов», то о них богослов высказывается достаточно откровенно: «Мудрость есть достояние людей лишь избранных, глупость же — удел массы»{467}. «Так как знание составляет достояние не всех умов, то для большинства литературные произведения — то же, что лира для осла, как выражаются пользующиеся пословицами»{468}.
Е. А. Беркова находит в письмах аристократа, епископа и писателя из римской Галлии Сидония Аполлинария (430–485 гг. н. э.) «картину сложившегося интеллигентного общества, резко обособившегося от остальной, еще мало просвещенной массы»{469}. Конечно, Аврелию Зоилу, Сарапаммону или Серену далеко до Сидония Аполлинария. Но претензия на «культурный образ жизни», на обособление от «непросвещенной массы» египтян налицо. Налицо и такие пороки «интеллигентного общества», как слабость духа, неспособность переносить удары судьбы, рефлексия. Их оборотная сторона — стремление к анализу, осознание противоречий.
Мы далеки от того, чтобы зачислить в «интеллигентное общество» всех авторов писем II–IV вв. Во-первых, речь может идти только о «литературных» посланиях, а их, конечно, меньше, чем обычных деловых записок. Во-вторых, многие номинальные авторы просто безграмотны, а все красоты стиля их писем — заслуга профессиональных писцов, отражение психологии писцов. И все же превращение письма в литературный факт — свидетельство возникновения довольно широкого «образованного круга», охватывавшего не только высшие, но и средние слои. Этого круга не было в предыдущую эпоху, хотя и тогда александрийцы лучше знали Гомера, чем египетские крестьяне. Интеллигентное общество в Египте II–IV вв. отличается не степенью образованности, а сознанием своей образованности, своей обязанности писать, думать и чувствовать в соответствии с «культурным образом жизни».
Что вызвало появление этого общества? По нашему мнению, это — огромная роль гимнасия в получении социальных привилегий. Гимнасий, через который проходили все «эллины», был рубиконом, отделявшим массу податного населения от «привилегированных». В птолемеевские времена, вероятно, это не ощущалось так сильно. Символом успеха был не гимнасий, а царский двор. Александрийцы заботились не столько об автономии и гражданских правах, сколько об участии в ограблении Египта. При римлянах ситуация изменилась.
Александрийцы добиваются (сначала тщетно) городского совета. Они всячески пытаются ограничить число граждан (борьба идет с иудеями, претендовавшими на александрийское гражданство). В то же время потеря части природных граждан из-за обнищания воспринята болезненно. К императору Августу отправляется посольство с характерной задачей. Послы жалуются на препятствия при записи в эфебы (т. е. в гимнасий) и просят пресечь это, чтобы люди, «сделавшись невоспитанными и необразованными, не марали общину александрийцев»{470}. Привилегии неотделимы от воспитанности и образованности. Принадлежность к «культурному обществу», к эллинам вынуждала к некоторому «бравированию» культурой. В то же время не мог не ощущаться разрыв между полисной цивилизацией и имперской социальной реальностью: налогами, повинностями и т. п.
16
Предрассудок оказался страшно живучим. Еще в первой половине XIX в. турки (очередные завоеватели и господа Египта) называли всех египтян «земледельцами» (феллахами), вкладывая в это слово уничижительный смысл — «грубые, невоспитанные люди».