— Ваше превосходительство совершенно правы, — сказал другой голос, который, судя по звучавшему в нем дерзкому и самодовольному оттенку, мог принадлежать секретарю, — истец должен подчиняться решению суда: на его лбу рукою судьи начертано: «Canet».[69]
— Значит, баста, — сказал судья, — или, клянусь святым Кристофером, вы у меня выпьете полный бокал соленой воды, как предусмотрено в подобном случае особой статьей закона.
Сдавшись на уговоры и угрозы, мой бывший попутчик — ибо я больше не мог сомневаться, что он и был истец, — поднялся и голосом преступника, поющего на эшафоте свой последний псалом, затянул скорбную песнь. Я услышал:
Едва ли честные путники, о чьем несчастье повествует эта жалобная песня, больше испугались при виде дерзкого вора, чем певец при моем появлении: ибо, соскучившись ждать, пока обо мне кто-нибудь доложит, и считая, что в качестве слушателя я занимал довольно неудобное место, я вошел в комнату и предстал перед ними как раз в то мгновение, когда мой приятель мистер Моррис (так он, кажется, прозывался) приступил к пятой строфе своей скорбной баллады. Голос его задрожал и оборвался на высокой ноте, с которой начинался мотив, когда исполнитель увидел прямо перед собою человека, которого он считал чуть ли не столь же подозрительным, как и героя своего мадригала, и он замолчал, разинув рот, точно я держал перед ним в руке голову Горгоны.[70]
Судья, смеживший было веки под усыпляющее журчанье песни, заёрзал на стуле, когда она внезапно оборвалась, и в недоумении глядел на незнакомца, неожиданно присоединившегося к их обществу, пока его органы зрения временно приостановили свою работу. Секретарь — или тот, кого я принимал за него по наружности, — также утратил спокойствие; он сидел напротив мистера Морриса, и ужас «честного» джентльмена передался ему, хоть он и не знал, в чем дело.
Я прервал молчание, водворившееся при моем появлении:
— Мистер Инглвуд, меня зовут Фрэнсис Осбальдистон. Мне стало известно, что какой-то негодяй возбудил против меня обвинение в связи с потерей, которую он якобы понес.
— Сэр, — сказал сварливо судья, — в такие дела я после обеда не вхожу. Всему свое время, и мировой судья так же должен поесть, как все другие люди.
И действительно, гладкое лицо мистера Инглвуда доказывало, что он отнюдь не изнуряет себя постами ни в судейском рвении, ни в религиозном.
— Прошу извинения, сэр, что являюсь в неурочный час; но затронуто мое доброе имя, и так как вы, по-видимому, уже отобедали…
— Это не меняет дела, сэр, — возразил судья, — наравне с едой человеку необходимо пищеварение, и я заявляю, что пища не пойдет мне впрок, если мне после ее принятия не дадут мирно посидеть часа два за веселой беседой и бутылкой вина.
— Извините, ваша честь, — сказал мистер Джобсон, успевший за этот короткий срок, пока длился наш разговор, принести чернильницу и очинить перо, — поскольку дело идет о тяжком преступлении и джентльмену, видимо, не терпится, лицо, обвиненное в действиях contra pacem domini regis[71]…
— К чёрту доминия регис! — сказал с раздражением судья. — Надеюсь, эти слова не составляют государственной измены. Но, право, можно взбеситься, когда тебя так донимают! Дадут ли мне отдохнуть хоть минуту от арестов, приказов, обвинительных актов, порук, заключений, дознаний? Заявляю вам, мистер Джобсон, что я в один из ближайших дней пошлю к дьяволу и вас и звание судьи.
— Ваша честь, несомненно, вспомнит, каким достоинством облечена эта должность, должность одного из quorum[72] и custos rotulorum,[73] о которой сэр Эдвард Кок мудро сказал: «Весь христианский мир не имеет ей подобной, а потому да исполняется она добросовестно».
— Ладно! — сказал судья, несколько успокоенный этим панегириком своему званию, и остаток своего недовольства утопил в огромном кубке вина. — Приступим к разбирательству и постараемся поскорее свалить дело с плеч. Скажите нам, сэр, — вы, Моррис, вы, рыцарь печального образа, — скажите, признаёте ли вы в мистере Фрэнсисе Осбальдистоне того джентльмена, на которого вы возводите обвинение, как на соучастника грабежа?
70
Горгоны — в греческой мифологии три крылатые женщины-чудовища со змеями вместо волос на голове. Согласно мифу, взгляду Горгон была присуща магическая сила превращать в камень всё живое.