— Я, сэр? — возразил Моррис, всё еще не оправившийся от испуга. — Никакого обвинения я не возвожу; я ничего не могу сказать против джентльмена.
— Тогда мы прекращаем обсуждение вашей жалобы, сэр, и делу конец. Без хлопот. Подвиньте-ка бутылку. Угощайтесь, мистер Осбальдистон!
Джобсон, однако, решил, что Моррис так легко не выпутается.
— Как же так, мистер Моррис! Тут у меня ваше собственное заявление, чернила еще не просохли, — а вы так позорно берете его назад!
— Почем я знаю, — дрожащим голосом пробормотал обвинитель, — сколько еще негодяев укрывается в сенях и готово ему помочь? Я читал о таких случаях у Джонсона в «Жизнеописаниях разбойников». Того и гляди, раскроется дверь…
Дверь действительно раскрылась, и вошла Диана Вернон.
— Хорошие у вас порядки, судья, — не видать и не слыхать ни одного слуги.
— А! — воскликнул судья, поднимаясь с несвойственной ему живостью, которая показывала, что в служении Фемиде и Комосу[74] он не настолько отяжелел, чтобы забыть поклонение красоте. — Вот и она! Ди Вернон, нежный вереск Чивиота, цветок пограничного края, приходит поглядеть, как ведет свой дом старый холостяк? «Привет тебе, дева, как в мае цветам!»
— У вас прекрасный, открытый, гостеприимный дом, судья, но надо признать — посетитель напрасно стал бы здесь звать прислугу.
— Ах, подлецы! Все разбежались, сообразив, что часа два я их тревожить не буду. Жаль, что вы не пришли пораньше. Ваш двоюродный брат Рэшли отобедал со мною и сбежал, как трус, после первой бутылки. Но вы-то не обедали; сейчас распоряжусь, и нам живо подадут что-нибудь приятное для леди, — что-нибудь легкое и нежное, как вы сами.
— Меня сейчас соблазнила бы и сухая корка, — ответила мисс Вернон: — я сегодня в седле с раннего утра. Но я не могу долго у вас оставаться, судья. Я приехала сюда с моим кузеном, Фрэнком Осбальдистоном, которого вы видите здесь, и я должна проводить его обратно в замок, не то он заблудится у нас в открытом поле.
— Фью! Так вот откуда ветер! — сказал судья:
Нам, старикам, не на что, значит, надеяться, моя нежная роза пустыни?
— Не на что, сквайр Инглвуд; но если вы окажетесь добрым судьей, быстро разберете дело Фрэнка и отпустите нас домой, я на той неделе привезу к вам дядю, и вы, надеюсь, угостите нас отменным обедом.
— Не сомневайтесь, жемчужина Тайна…[75] По чести, моя девочка, я не завидую молодым людям, когда они несутся верхом сломя голову, — но как увижу вас, тут меня разбирает зависть к ним. Так вы просите не задерживать вас? Я вполне удовлетворен объяснениями мистера Фрэнсиса Осбальдистона; здесь просто недоразумение, которое мы разрешим как-нибудь на досуге.
— Простите, сэр, — сказал я, — но я еще не слышал, в чем сущность обвинения.
— Да, сэр, — подхватил секретарь, который при появлении мисс Вернон отчаялся чего-нибудь добиться, но сразу осмелел и приготовился к новому натиску, встретив поддержку с той стороны, откуда он ее никак не ждал. — Вспомним слова Дальтона: «Если кто заподозрен в преступлении, он не должен быть освобожден по чьему бы то ни было заступничеству, но может только быть отпущен на поруки или же взят под стражу с уплатой секретарю мирового судьи установленной суммы в залог или же на иждивение».
Судья, припертый к стене, согласился, наконец, кратко объяснить мне суть дела.
Видимо, шутки, которые я разыгрывал с Моррисом, произвели на того сильное впечатление; я убедился, что он ссылается на них в своих показаниях против меня — со всеми преувеличениями, какие может подсказать пугливое и распаленное воображение. Выяснилось, что в тот день, когда мы с ним расстались, он был остановлен в пустынном месте двумя вооруженными людьми в масках и на борзых конях и разлучен со своим возлюбленным дорожным товарищем — чемоданом.
Один из нападавших, как ему показалось, напоминал меня видом и осанкой, а когда грабители шёпотом переговаривались между собой, пострадавший слышал, как второй грабитель назвал первого Осбальдистоном. Далее в заявлении указывалось, что, наведя справки о нравах семьи, носящей это имя, он, истец, установил, что нравы эти самые предосудительные, ибо все поголовно члены семьи были якобитами и папистами со времен Вильгельма Завоевателя, — так сообщил ему священник-диссидент, в чьем доме он остановился после злополучной встречи.