По совокупности всех этих веских улик он обвинил меня в причастности к насилию, учиненному над ним, когда он, истец, ехал по особому правительственному поручению, имея при себе важные бумаги, а также крупную сумму наличными для выплаты некоторым лицам в Шотландии, влиятельным и облеченным доверием правительства.
Выслушав это необычайное обвинение, я ответил, что доводы, на коих оно основано, отнюдь не дают права судебным или гражданским властям лишать меня свободы. Я признал, что слегка запугивал мистера Морриса, когда мы ехали вместе, но так невинно, что не мог бы возбудить никаких опасений в человеке менее трусливом и подозрительном, чем он. Но я добавил, что не видел его после того, как мы с ним разъехались, и если его действительно постигло то, чего он всё время боялся, то я никоим образом не причастен к деянию, столь несообразному с моею честью и положением в обществе. Что одного из грабителей звали будто бы Осбальдистоном или что имя это было упомянуто в переговорах между ними — вздор, которому нельзя придавать значения. А что касается недоброжелательных отзывов о моей семье, то я готов, к удовлетворению судьи, секретаря и самого истца, доказать, что я исповедую ту же религию, как и его друг, диссидентский пастор, воспитан в принципах революции, как верноподданный короля, и в качестве такового требую личной неприкосновенности и защиты закона, которую обеспечил англичанину великий переворот.
Судья заёрзал, взял понюшку из тавлинки и был, казалось, в сильном смущении, тогда как великий законник, мистер Джобсон, со всею своею профессиональной велеречивостью стал распространяться о статье тридцать четвертой уложения Эдуарда Третьего,[76] по которой мировой судья полномочен задержать и засадить в тюрьму всякого, против кого у него есть улики или подозрения. Негодяй умудрился даже обернуть против меня мои же показания, утверждая, что коль скоро я сам, по собственному моему заверению, принял обличье разбойника или злоумышленника, то я тем самым добровольно подверг себя подозрениям, на которые жалуюсь, и подвел себя под действие закона, намеренно облачив свое поведение в цвета и одежды виновности.
Все эти его доводы, изложенные судейским жаргоном, я отразил с негодованием и насмешкой и добавил, что могу, если нужно, представить поручительство моих родных, которое судья не может отвести, не совершив тем самым правонарушения.
— Извините меня, мой добрый сэр, извините, — сказал ненасытный секретарь, — перед нами тот случай, когда закон не допускает ни поручительства, ни залога: преступник, задержанный на основании тяжелых улик, по статье третьей уложений короля Эдуарда, не может быть отпущен на поруки, причем в законе сделана особая оговорка о лицах, обвиненных в грабеже или в покушении на грабеж, или же в содействии таковому. Его милости, — добавил он, — следует помнить, что такие лица никак не могут быть освобождены ни по устному, ни по письменному поручительству.
В этом месте разговор был прерван появлением слуги, который вошел и передал мистеру Джобсону письмо. Едва пробежав его глазами, секретарь напустил на себя вид человека, который хочет показать, что досадует на помеху и сознает, какую ответственность налагают на него его многообразные обязанности, и воскликнул:
— Боже праведный! Этак у меня не будет времени блюсти ни общественные интересы, ни мои личные, — мне не дают ни отдыха, ни покоя. От души хотел бы, чтобы в этих краях поселился еще один джентльмен нашей профессии!
— Боже упаси! — взмолился вполголоса судья. — Вполне довольно и одного из вашего племени.
— С разрешения вашей милости, здесь дело идет о жизни и смерти.
— Бог ты мой! Надеюсь, не судебное, нет? — сказал встревоженный блюститель закона.
— Нет, нет, — ответил с важным видом мистер Джобсон. — Дедушка Рутледж из Граймз-Хилла собирается отойти в лучший мир; он послал одного нарочного за доктором Кил-Дауном,[77] чтобы тот его взял на поруки, а другого за мной, чтобы я уладил его земные дела.
— Ну что ж, поезжайте, — сказал торопливо мистер Инглвуд, — случай может оказаться из тех, когда закон не допускает поручительства, или обернется так, что смерть-судья сочтет поручительство лекаря недостаточным и не захочет уступить ему львиную долю дохода.
— Но как же быть? — сказал Джобсон, обернувшись на полпути к дверям. — Ведь мое присутствие здесь необходимо. Я могу сейчас же составить приказ об аресте, а констебль[78] стоит внизу. Вы слышали, — добавил он, понижая голос, — мнение мистера Рэшли.