Но не дошла до леса весть —
Скончался Робин Гуд.
Что с ним случилось, всё как есть
Я опишу вам тут.
Сидел от прочих он вдали
И, скорби не тая,
Тужил, что от него ушли
Неверные друзья.
«Спасал стрелков из западни
Не я ли столько раз?
И вот покинули они
Меня в нелегкий час!»
Он захворал от тяжких дум
Горячкой, говорят,
И у него мутился ум —
Он выжил бы навряд.
Желая жизнь свою спасти,
Заставил он друзей
Себя в обитель отнести,
Чтоб кровь пустить скорей.
Монах бесчестный сделал вид,
Что лечит удальца,
Но глядь — уж кровь струей бежит
В преддверии конца.
Вот так за прежние дела
Монах сквитаться смог,
Ведь сделал очень много зла
Попам лесной стрелок.
Так от измены умер тот,
Кто не был силой взят.
А, верно, ждал его почет,
Хоть был он виноват.
Король приблизил бы его,
Он был бы счастлив впредь,
Когда б не пал от рук того,
Кого не мог терпеть.
Предатель подлый был монах,
И, право, не солгу,
Сказав, что зря, отринув страх,
Стрелок пришел к врагу.
Вот аббатиса погрести
Его скорей велит,
И на обочине пути
Он, как бедняк, зарыт.
Положен камень в головах —
Он и доныне есть —
О Робин-гудовых делах
Прохожий мог прочесть.
Там написали день и год,
Всё честно, без прикрас,
Так, чтобы всякий, кто пройдет,
Узнал бы сей же час,
Что Робин Гуд здесь погребен,
Лежит в земле сырой,
В лесу зеленом грабил он
И был стрелок лихой.
Хоть ненавидел он попов
И сделал много зла,
Кой-кто за ним признать готов
Был добрые дела.
Решила аббатиса так:
«Пусть многим он немил,
Нельзя, хоть Робин был мне враг,
Чтоб мир о нем забыл».
На камне надпись, говорят,
Виднелась сотню лет.
Но время мчится, дни летят —
Ее пропал и след.
А Робин-гудовы друзья?
Иные прощены,
Иные в дальние края
Бежали из страны.
Был Робин скромно погребен,
Навек обрел покой,
Но не исчез бесследно он
Из памяти людской.
С тех самых пор до наших дней —
Соврать мне не дадут —
Не нарождалось, ей-же-ей,
Таких, как Робин Гуд.
Тринадцать лет он жил в лесах
В компании стрелков.
Внушал богатым Робин страх,
Был другом бедняков.
Для нас всё это чудеса,
Дела минувших лет,
Ведь тех, кто уходил в леса,
Давно в помине нет.
Теперь законы мы блюдем,
Порядок есть у нас,
И на преступников найдем
Управу сей же час.
В те годы Англия была
Грубее во сто крат,
А нынче, Господу хвала,
Закон всё больше чтят.
Не знали пушек в старину,
Что ныне скрыта мглой,
И в оны дни вели войну
Не пулей, а стрелой,
И, чтоб достигнуть мастерства,
Учились много лет.
Легенда о стрелках жива,
Которым равных нет!
Бродя в глуши, в лесу густом,
В раскидистой тени,
Бывало, путника дубьем
Попотчуют они.
Бежал от Робина скорей
Невежа и нахал,
А вот порядочных гостей
Он славно принимал.
Людьми любим был сей стрелок,
Хоть и внушал им страх,
И потому он, видит Бог,
Имел успех в делах.
Зато теперь в стране царят
Мир, правда, благодать;
Разбоя сколько лет подряд
Уже и не видать.
В народных байках много раз
Помянут Робин Гуд,
Но есть и хроники у нас,
Они-то не соврут.
И тем, кто скажет: «Это ложь!» —
Ответить буду рад:
«В правленье Ричарда найдешь
Ты указаний ряд».
Ей-ей, всё выяснит любой,
Кто летопись прочтет,
Что Робин жил в тени лесной
Без бед за годом год.
И будет, может быть, друзья,
Вознагражден мой труд,
Ведь рассказал о том вам я,
Чем славен Робин Гуд.
Был Вилли родом именит,
Отважен и силен,
И к графу Ричарду служить
Пришел однажды он.
Одна у графа дочь была,
Нежна как вешний цвет,
И Вилли полюбил ее,
И та его — в ответ.
Вот как-то летом, ввечеру,
Когда закат был ал,
В густой тени лесных ветвей
Ее он повстречал.
«Мне узко платье, милый мой,
Трещит оно по швам,
И нежный цвет сбежал со щек —
Что делать, Вилли, нам?
Ведь, коль узнает мой отец,
Что я ношу дитя,
Тебя повесить он велит,
Нимало не шутя.
вернуться
Впервые данная баллада — под названием «Рождение Робин Гуда» («Robin Hood’s Birth») — была опубликована в 1806 году в сборнике антиквара Робер та Джемисона (см.: Jamieson 1806/1: 44—48), услышавшего ее шестью годами ранее от шотландки Анны Браун (она же продиктовала ему и текст «Алой Розы и Белой Лилии»; подробнее об этом см. в преамбуле к указанному произведению). Судя по некоторым характерным оборотам и грамматическим формам оригинала, эта баллада и в самом деле имеет шотландские корни. Однако то, что она была обнаружена уже после выхода нашумевшего сборника Дж. Ритсона (см.: Ritson 1810), во многом обусловило сомнения по поводу ее подлинно фольклорных истоков. И действительно: единственное, что позволяет связать ее с робин-гудовской легендой, — то, как зовут младенца: в одном из вариантов он назван просто Робином (впрочем, данное имя было достаточно популярно и само по себе), а в другом — Робин Гудом. Фр.-Дж. Чайлд же не включил «Вилли и дочь графа Ричарда» в цикл текстов о лесном разбойнике, мотивируя это тем, что «у Робин Гуда нет никаких романтических историй в старинных произведениях, хотя его имя втискивают в современные любовные баллады, наподобие “Дочери скорняка” (имеется в виду “Робин Гуд и дочь скорняка”. — В.С.)» (Child 1882—1898/II: 417).
Характерно, что история о Вилли и дочери графа Ричарда никогда не пользовалась особой популярностью и у других собирателей и исследователей. Главным образом, их смущала явная вторичность баллады: безымянный автор, очевидно, по примеру некоторых своих предшественников желал приписать лесному изгнаннику благородное происхождение, о котором нет речи в ранних текстах. Только в начале XX века это сочинение наконец было причислено к робин-гудовскому циклу, после того как вошло в «Оксфордский сборник баллад» (см.: Oxford 1910: 465—468).
Сюжет «Вилли и дочери графа Ричарда» характерен для романтических произведений: благородная девушка влюбляется в мужчину более низкого происхождения и беременеет от него. Несколько подобных историй вошли и в сборник Р. Джемисона, в том числе баллады «Вилли из Дуглас-Дэйла» («Willie O’Douglas Dale») и «Леди Элспет» («Lady Elspat»). Героиня первой из них также рожает в лесу ребенка, после чего благополучно воссоединяется со своим избранником; во второй повествуется о знатной девушке, влюбленной в молодого человека по прозвищу «милый Вильям» (англ. sweet William).
