— Не хочешь ли пельменей с крапивой? — прервала мама Омардаду, подавая дымящуюся миску.
— Если с крапивой, то надо попробовать! Но, знаешь, Парихан, я еще ем как в старину. Со столом мы с Халун пока не подружились! — Омардада сел прямо на пол, подложив под себя маленькую подушечку. — Нет ли у вас деревянной?.. — с этими словами он вернул маме металлическую вилку.
Мама слегка покраснела.
— Было много деревянных, да дети растеряли, — она отошла в глубь комнаты. — Вот одну нашла, Омардада!
— Клянусь аллахом, хоть через крышу сыпь вам золото, и то не хватит! Немедоносные вы пчелы! А ведь так удачно нашли друг друга! — покачав головой и трижды произнеся «бисмиллах», он принялся за пельмени. Но пока Омардада ел, всюду успевали его глаза. — Смотрите, сколько у вас в углах на потолке сырости! Ведь я вам говорил — оставьте отверстия в стенах! Да и окна вы, видно, не часто открываете!
Отец и мать, сидя с нами за столом, помалкивали, как провинившиеся дети. Но оказалось, что Омардада только начал свои наставления. Продолжение последовало после ужина. Трижды проведя ладонями по лицу, Омардада сказал «алхамдулиллах»[2] и поднялся на ноги.
— Ну, показывайте инвентарь и семена. Лучше один раз посмотреть, чем тысячу раз услышать!
— Потерял к нам доверие, Омардада, — сказала мама.
— Кто летом увидел змею, зимой боится бельевой веревки. Вы однажды меня подвели!..
Все вышли во двор: первым Омардада, за ним — папа и мама, в хвосте мы — дети. Старик посмотрел вверх. На ясном, темно-синем небе загорелись звезды, висел месяц, как удивленная бровь.
— Дай бог, чтобы молодой месяц принес радость и счастье, — проговорил Омардада. — Пусть в меру солнце посылает тепла, пусть небо вдоволь напитает землю дождем! Пусть несет он с собой для нас трудолюбие и силы для работы. Пусть потеряет он наши болезни и несчастья на дороге!
— Аминь! — сказала мать.
— Аминь! Аминь! — повторяли и мы.
— У нас, Омардада, посмотри, все готово, — бодрым голосом начал отец. — Вот ярмо, видишь?
— Ярмо? Это вы приготовили? — удивился Омардада. — Слово даю, еще на корабле Нуха во времена потопа плавало это ярмо! И, как голова медного Мустафы, в десяти местах перевязано! Что же вы мне прикажете делать — работать на поле или через каждую борозду исправлять никуда не годное ярмо?!
— Откуда же нам взять такое, какое тебе понравится? — спросил отец.
— Откуда люди достают, — ответил Омардада. — У того, кто собрался обедать, должна быть припасена ложка!
— Дважды мы подготавливались, но все куда-то девается!
— Раздавать надо поменьше! По чужим дворам валяется ваш инвентарь! Нет у вас любви к хозяйству! Что поделаешь, идем со мной, придется вам свое отдать…
— Ну зачем, спрашивается, сейчас перетаскивать, — вмешалась мама. — Завтра и возьмем.
— Откуда утром семена нести будешь, оттуда и инвентарь выносить надо, — строго отвечал Омардада. — А ты насчет быков вопрос с бригадиром разрешил?
— Что ж тут решать? Я еще вчера поговорил…
— Теперь все пропало! — воскликнул Омардада. — Вы что ж, думаете, у колхозного бригадира, кроме как о вас, и забот нету? Беги к нему сейчас же и проси двух быков: бурого и черного…
У отца был такой вид, будто его палкой по голове ударили. Но он промолчал и послушно зашагал к воротам.
…На рассвете меня разбудили голос отца и отчаянный писк ласточек. Босиком я выбежала на веранду, где стояла мама, и увидела у ворот Омардаду.
— Единственное, что мне у вас нравится: рано встаете, — говорил он, улыбаясь.
— Так ведь недаром мой муж Ахмед — твой племянник, — заметила мама.
— Кто весною рано встает, тому овца приносит овец-двойняшек, — начал Омардада свои поучения. — С рассветом бог посылает на землю благодать. А где быки?
— В хлеву, где же им быть?
— Ведите их скорее! — Омардада взвалил на плечи плуг, взял в руки ярмо.
— Сейчас, сейчас, — торопливо сказала мама. — Провожу Ахмеда на работу и приду! — Она вернулась в дом.
— Без твоего провожания он может отправиться! — добродушно проворчал Омардада.
Когда старик собирался на работу, его охватывало подлинное вдохновение. Он даже улыбался своим мыслям в эти минуты. И сейчас на губах у него играла улыбка. Он быстро зашагал от нашего дома. Обернулся на ходу:
— Парихан!
— Мама, тебя зовет Омардада! — бросилась я в дом.
Мать и отец стояли посреди комнаты, отец гладил маму по густым блестящим волосам, а она, положив голову ему на грудь, чему-то улыбалась. Я остановилась на пороге, но, неловко взмахнув рукой, уронила с полки книжку. Мама вздрогнула: