На лето приехал в Киев поэт Минский. Я втянул его в «Зарю», и мы затеяли с ним, для оживления газеты, дружескую полемику о границах литературного и научного мышления. Было сказано много красивых слое и фраз, и к нашему опору не осталась равнодушна и столичная, печать. Присоединился еще профессор Мищенко, и не помню еще кто; но, по заранее выработанному нами плану, мы окончили состязание, примирив оба подхода к истине, научный и поэтический, сплетя их в одну нить. Долго потом питалась нами критика, то и дело, возвращаясь к «Киевскому инциденту».
Салтыков писал мне, что над «Отечественными Записками» сгущаются черные тучи, но «авось свинья не съест». Часто писали Урусов и Плещеев.
Пока Салтыковым была напечатана в 1883 году моя повесть «Болотный цветок», и должна была появиться «Спящая красавица»[274]. Этой последней вещи Салтыков прислал прямо «похвальный лист». Скромность — скромностью, а все же приятно похвастать, что в то время Максим Белинский, — несомненно, главным образом благодаря распространенности и авторитетности «Отечественных Записок», — что называется, «гремел». Приходили телеграммы, и благодарили читатели и читательницы; Коропчевский, Урусов, Плещеев и Полонский, Арсений Голенищев-Кутузов доставляли мне радость вниманием, с каким они относились к каждой моей строке. Повесть же «Спящая красавица» была написана под влиянием встречи моей с братом Александром, в судьбе которого было много странного, трогательного, забавного и почти трагического.
Глава тридцать четвертая
1883–1885
К. М. Фофанов
Жизнь в Киеве. Рассказ о Достоевском и Тургеневе. Бибиков. Закрытие «Отечественных Записок». Посещение Салтыкова в Петербурге. Повесть «Путеводная звезда». Петербургские знаменитости. К. М. Фофанов.
Весь 1883 год прошел в ознакомлении с Киевом. При известной впечатлительности, наблюдательности и жажде новизны красок, линий и звуков, писателю нет надобности чересчур углубляться в гущу жизни. Достаточно иногда несколько минут, чтобы составить представление о том или другом человеке. Достаточно посетить клуб, где играют в карты и танцуют, пьют, закусывают и ухаживают за женщинами купцы и чиновники, и уловить несколько фраз, чтобы получить представление об общей картине жизни провинциального класса. Два-три дома из разнообразных слоев общества, и готов отчет в образах и художественных пятнах. Зачем непременно напиваться в кабаках или развратничать в публичных домах, для исследования степени падения человека! И разве Достоевский убивал старух, чтобы описать преступление Раскольникова, или, в самом деле, насиловал крохотных девочек, чтобы выворотить наизнанку душу Ставрогина или Свидригайлова? В то время для этого достаточно было пройтись в Петербурге по Пассажу, где сводни открыто предлагали крошек.
Кстати, расскажу, как сам Достоевский был причиною того, что до сих пор пишут целые книги об его сластобесии[275].
Пришел он внезапно к Тургеневу, который только-что приехал из Парижа, остановился в гостинице Демут[276] и лежал в лонгшезе больной подагрою. Ноги его были укутаны теплым пледами, и он ел пожарскую котлетку и запивал красным вином.
— Признаюсь, не ожидал вашего посещения, Федор Михайлович, — начал Тургенев; — но очень рад, что вы вспомнили старое и навестили меня.
— А уж, не поверите, Иван Сергеевич, как я счастлив, что вы так ласково встречаете меня! — нервно заговорил Достоевский. — Великан мысли! первоклассный европейский писатель, можно оказать, гений! И в особенности вы обрадуетесь, когда узнаете, по какой причине я удивил вас своим неожиданным посещением, и, как вы утверждаете, обрадовал. Ах, Иван Сергеевич, я пришел к вам, дабы высотою ваших этических взглядов измерить бездну моей низости!
— Что вы говорите, Федор Михайлович? Не хотите ли позавтракать?
— Нет, мерси боку, Иван Сергеевич, душа моя вопит и далее как бы смердит. Я хотел было в Лавру к знакомому и чтимому мною иеромонаху (он назвал имя) прийти и выплакаться на его груди. Но решил предпочесть вас, ибо иеромонах отличается добротою, с одной стороны, а с другой стороны, да был уличаем, за свою снисходительность, в хранении между листами святой библии бесстыднейших порнографических карточек, что хотя оказалось демонической интригой одного послушника, однако, я, по зрелом размышлении, смутился и предпочел обратиться к вам.
274
Повесть «Болотный цветок» печаталась в № 11 (Отд. I. С. 5–44) и № 12 (Отд. I. С. 257–294) «Отечественных записок» за 1883 г., рассказ «Спящая красавица» (с посвящением «Марье Николаевне Астрономовой») — в № 3 за 1884 г. (Отд. I. С. 5–42).
275
Первоначальную «версию» этой апокрифической истории Ясинский изложил в художественной форме в рассказе «Исповедь», опубликованном в 1888 г. в «Новом времени» (15 июня. (№4415). С. 2). Однако при общей близости «сюжета» в его рассказе фигурировали не Тургенев и Достоевский, а два «знаменитых музыканта и композитора» — Семен Петрович Карагин и Александр Иванович Херувимский, хотя в серии деталей намеки на Тургенева и Достоевского были для читателей вполне прозрачны («Карагин был одет в утренний бархатный пиджачок; густые седые кудри обрамляли его благообразное лицо и драгоценная античная камея украшала мизинец его выхоленной белой руки» — узнаваемый портрет Тургенева). В 1908 г., когда после публикации в «Петербургской газете» (5 июня. (№ 152)) психиатра Н. Баженова, изложившего апокриф об «исповеди» Достоевского Тургеневу, в прессе началась дискуссия и один из ее участников, А. Фаресов, указал как на источник на «фельетон И. И. Ясинского по тому же сюжету» (Там же. 1908. 9 июня. (№ 156)), — сам Ясинский поспешил откреститься от того, что именно он является «источником гнусного слуха о Достоевском»: «Во избежание недоразумений, — писал он, — считаю долгом заявить, что в рассказе этом действует совсем не Достоевский, а некий вымышленный мной композитор (под другой фамилией), рассказывающий о себе ужасные гадости с целью почтить своего соперника и отравить этим художественную ясность его души» (Там же. 1908. 10 июня. (№157)). Через 18 лет, напротив, «гнусный слух о Достоевском» Ясинский переводит в план реального мемуарного свидетельства, ссылаясь на рассказа об «исповеди Достоевского» якобы поведанный ему самим Тургеневым. Подробнее см.: Федоренко Б. В. Еще раз о Достоевском и Тургеневе: (из истории их отношений) // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сб. научных трудов. Петрозаводск, 1994. С. 242–264.
276
Гостиница Демута (или Демутов трактир) существовала с 1760 г. на набережной Мойки (соврем. № 40), в XIX в. другой ее фасад выходил на Большую Конюшенную улицу (соврем. № 27). В гостинице Демута Тургенев останавливался многократно в 1861, 1871, 1872, 1874 и 1876 гг. Ряд косвенных признаков указывает, что Ясинский намекает на приезд Тургенева из Парижа в Петербург в 1876 г. Достоевский 30 мая 1876 г. побывал в гостинице Демута для встречи с X. Д. Алчевской, но с Тургеневым не встречался.