Здесь капля «Après l'ondée»[278].
Все о тебе! Вся с тобой! Неужели не увидимся!? Увидимся! Да! Да!
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
15. V.42 12–30 дня
Гулька моя радостная, ну, до чего я сейчас весь _в_з_я_т_ тобой! Сейчас письмо твое, 5-го мая, — так весь и объят тобой, и твои духи, — «После ливня» (чудесные!) — так они меня волнуют, открывают тебя! — вдыхаю от пролитой капли, и зацеловал «детку»-тюльпанчик, и яблонный цветочек-поцелуй твой, и… — ну, тебя всю исцеловал, тобой причастился, радостная моя, здоровенькая Ольгунка… — видишь, жизнь льется в тебя, и из тебя в меня льется! Олька-упрямка, не пиши мне смешных сомнений, — я бессильно и досадно смеюсь на тебя… — это болезненно-напряженный смех, смех с досады, и потому «смех», что в нем, под ним — радостная уверенность, _з_н_а_н_и_е_ точное, что ты _в_с_е_ можешь и все преодолеешь из твоих «глупых страхов»! Твоя «Лавра»-сон — всех чарует! — так и все твое будет чаровать. Ты — удиви-тельная, девчонка! Милая моя трепыхалочка, ты что же, за глупца или за лгуна меня считаешь?! Я в _э_т_о_м_ _н_е_ могу обманываться: у тебя _в_с_е_ есть, чтобы писать, и — _с_в_о_е_ писать! Главное, не думай никогда, что ты _д_о_л_ж_н_а_ _с_в_о_е_ —! — _д_а_т_ь! Это «твое» у тебя бессознательно проявится, и так, что ты и не приметишь. Или я не вижу…?! Да я еще два года тому, когда и не помышлял, что стану твоим счастливейшим «пленником сердца»… — да, тогда еще чувствовал, что в тебе _ч_т_о-то необычное… _ч_т_о-то… — «много жизни», — но ты тогда все «оглядывалась», пиша мне, не раскрывалась. (Признаюсь, в самом начале нашей «встречи» — я жадно стал думать о тебе, я уже _ж_д_а_л_ тебя, я уже начинал жить тобой! Это — помимо меня было.) И это — первое! — «я да птичка» (* Я твою птичку вижу: это малюсенький «попугайчик», что ли, с пестренькими плечиками! с серенькой головкой? но это не русская птичка.)… — так меня и пронзило! Вот, вот оно, — «свое-то», — выскочило помимо твоих «заданий» и сомнений — писать «свое» (и это не мало, это в немногом — многое, это — искусство!). Ты потом так и почла раскрываться, цвести, дурить меня твоим цветеньем ароматным! В_с_е_ помню. И про звезды в прудике, и золотую дорогу в колосьях, и краски света, и все, все… и твои сны, и «лик»… и тысячи твоих думок, мыслей, оценок (неба, — парка!), бросков… — да что я, олух, что ли, глухой, слепой?! О, не знаешь ты, ну — знай: как плакал я, глупый, 9-го IX в день Ангела своего, после твоей розы — (роса из розы!) думая, что теряю тебя, совсем! Чего тебе еще от меня, — брани, сетований, топанья..? — чего тебе нужно, когда ты вся блещешь, вся передо мной «разделась», во всей твоей красоте пьянящей (душевной, она выше телесной!) и возносящей?! Ты полна сил сердца, души, чуемости самой тонкой, ты в вещах и людях видишь и можешь увидеть такое… чего мне и в голову не придет, потому что ты сверх-чутка, и твой глаз сердца и духа — пронзает так глубоко и нащупывает так верно, что… — ну, я-то себя знаю!
Зная себя и свои средства, — знание это — как бы лишь ощущение, знание верхним чуянием, — как у охотничьих собак! — я _в_и_ж_у_ и глубоко постигаю тебя, твои средства, твой нюх, твои движения сокровенные… и _з_н_а_ю, что ты мо-жешь! Выкинь из головы, что ты _д_о_л_ж_н_а_ давать _с_в_о_е… — это приходит _с_а_м_о, без твоего «должна», — и только тогда! — оно — пугливо, оно свободно и никаких «должна» — не признает, — оно — вылетает нежданно и бессознательно, когда ты вся в очаровании твоих грез — в писании! — твоего острого и огненно-страстного воображения, оно — становится — оно начинает быть, как в таинственный миг какой-то… становится — «есть»-ем, зачатое дитя, в страсти зачатое, о чем зачавшая и не помышляет… — но подсознание-то ее, зачинающей — _з_н_а_е_т_ и уже тайно ликует, причем уже «понесшая» только дремлет в неге, далекая от всякой тени сознания. Поняла, гулька? Пишу, а во мне все клокочет, так я вдруг это твое «зачатие» страстно переживаю, будто я… вот сейчас… вместе с тобой. Поняла? Так и в творчестве… кажется… пишу «кажется», потому что сознанием никогда не воспринимал, _ч_т_о_ я написал, _ч_т_о_ получилось… _м_о_е_ или не мое… — я просто наслаждался, писал — жил в воображении… а как оплодотворялось… — да кто это может знать? Это только вдолге после, услышит мать, когда _э_т_о_ в ней дрогнет первым движением жизни… — и, должно быть, это «трепетанье под сердцем» — один из сладчайших мигов! От него вдруг затаится сладостно _о_н_а… сомлеет в этом миге от благовения, от счастья, которого нельзя сознать, можно лишь — пережить его. И потом эти миги станут длящимся счастьем — _н_о_ш_е_н_и_я_ жизни новой… — но я не женщина, мне не дано это пережить. Но я помню… подробное… его отражение, слабейшее, чем у _н_е_е… о, помню… — Оля как-то сказала, шепнула мне: «нет, ты послушай… дай руку… вот сюда…» — она взяла мою руку, приложила ее к себе… — и я… я вдруг услыхал рукой… под теплотой ее тела, на твердой, напряженной ткани его… — _д_в_и_ж_е_н_ь_е… чего-то другого, чем ее тело… — легкое «волнение», мягкое трепетанье… — два-три толчка… Это было почувствованное мною — _п_е_р_в_о_е_ движение его, нашего с ней… _о_б_щ_е_г_о_ — Сережечки… Я до сих пор так остро это помню. Ну, — так и _с_в_о_е_ в творчестве… учувствуется — а м. б. и не учувствуется, хоть и есть, — лишь вдолге после зачатия, после уже рождения в слове, — и ни-когда не раньше! И потому — не задавай себе заданий, не пугай себя, не отступай, еще не приступив к работе. А ты только себя отпугиваешь, у тебя твои колебания опережают самое действие, попытку… У тебя так кипят чувства, воображение, «нервы», что ты начинаешь себе наворачивать всего, чего и нет (как и свои сомнения во мне — к тебе! и сколько муки, а для чего?! Ведь ты же знаешь, что _в_с_е_ во мне _з_а_п_о_л_н_и_л_а! брильянт выдумывает страхи — стекляшки! Смешно?..) и чего не будет… как одна — это раз мне мой доктор пошутил на мои тревоги, слушай:…как одна баба, бездетная, — и, очевидно, этим всегда томившаяся! — стряпала перед печкой, и вдруг из чела печи упал на шесток кирпич! И разахалась тут баба та: «Господи милосли-вый… ну, хорошо, Миколиньки тут не было, у шестка! а если бы он тут играл!., да ему бы его головеночку прошибло, помер бы мальчишечка… а мучился бы как… Господи..!» — и слезы у нее, слезы, ревет баба коровой, белугой… Слушал-слушал мужик — и говорит: «Настасья, будет блажить-то… одурела… и Миколеньки нет… а ты вон какой сырости-то навела… чего ты ахаешь-воешь… душу тревожишь… да потому-то Господь и не посылает дитю… ты его уж эна когда в гроб-то укладываешь… еще и нет его… а ну-ка будет… да ты тогда и житья-то никому не дашь… вся истекешь от своей дури..!» Смеешься, гулька? И пока ты будешь загодя себя оплакивать и то, что могло бы зажить от тебя, до тех пор — так ничего и не будет, — одно лишь трепетанье и топотанье, — паралич силы творящей, дающей жизнь! Вдумайся, перекрестись, и с Господом, не озираясь, начинай. ВершИ! Н_е_ _д_у_м_а_я, ч_т_о_ _в_ы_й_д_е_т. Иди и иди, пиши и пиши, — и родится _о_б_р_а_з. А техника сама придет, увидишь. Пока дети боятся ходить — и матери за них боятся! — никогда не пойдет ребенок. Он пойдет _в_д_р_у_г, и сам этого мига не почует; как вмиг начинают плавать, уметь плавать, ездить на велосипеде… творить, — и… любить также… и тоже бывает _в_м_и_г_ — физическое сближение между любящими… — это все — одного порядка. Эх, договорился до…! «Голодной куме — все хлеб на ум». Хлеб — ты, конечно, вся, живая-огневая!