— Представляю! Ты и теперь сохранил привычку подниматься как можно позже?
— Конечно. Я вообще считаю, что человек превосходно чувствует себя только в постели, и убеждён, что подлинное, естественное положение человека — горизонтальное. А вертикальное — на ногах, — наверное, придумал потом уже какой-нибудь тщеславный тип, захотевший прослыть оригиналом. Ну а поскольку на свете, к сожалению, сумасшедших достаточно, то человечество и было вынуждено принять вертикальное положение. Но не будем отвлекаться. Так вот, этот мой болонский учитель — на самом деле он был родом из Новары и звали его Пеппино Принетти — будил меня каждое утро и усаживал за спинет [7] учить урок. Но после первых же нескольких тактов он, сидя на стуле, клевал носом и начинал храпеть, и я так и не мог понять, из-за моей ли игры, или из-за того, что не выспался ночью. Я тотчас же пользовался этим и мигом нырял в постель, а когда он просыпался, мне нетрудно было уверить его, что я уже несколько раз сыграл упражнение, причём очень старательно. Надо сказать, что, обманывая его, я мало что терял, потому что всё его преподавание сводилось к тому, чтобы заставить меня играть гаммы большим и указательными пальцами.
Тут Джоаккино заметил, что приятель уже некоторое время с любопытством рассматривает его.
— Почему ты смотришь на меня так? Плохо завязан галстук? Пятно на рубашке?
— Нет, нет! Ты, как всегда, элегантен и аккуратен. Но я не понимаю — как же ты стал маэстро композитором при таких-то занятиях? Где и как ты учился?
— Дорогой мой, не смейся. В какой-то момент я начал заниматься серьёзно, по-настоящему серьёзно. Когда? Когда понял, что это необходимо мне для жизни, но прежде всего потому, что мне очень нравилась музыка. Я не переутомлял себя учёбой, потому что если ты вынужден утруждать себя из-за чего-то, то теряешь всякое удовольствие от жизни. Знаешь, когда я начал заниматься с охотой? Когда мне было десять лет и отец привёз меня в Луго, в свой родной город.
Кеккино Дженнари невольно рассмеялся:
— Ну, во всяком случае, не тогда, когда и я был там, потому что мы и в Луго вытворяли вместе с тобой всё, за что нам влетало в Пезаро. Тем более что отец опять отправил тебя в наказание раздувать мехи к кузнецу — к этому Дзоли, что жил у моста Броццо. Мы с отцом потом уехали в Фано, и я не знал, как у тебя сложились дела.
— Всё верно. Именно после этого нового наказания у Дзоли я и решил взяться за ум. Знаешь, ещё и оттого, что, когда я работал в кузнице, мальчишки смеялись надо мной, и мне это было неприятно. Но самое главное, отчего я начал заниматься всерьёз, — это потому, что впервые в жизни увидел, как плачет моя мама. Она плакала из-за меня, она была в отчаянии, что её сын растёт бездельником и будет её горем. Дорогой мой, я могу шутить с чем угодно, но только не с любовью и страданиями моей мамы. Мама обожает меня, а я её. И эти её слёзы заставили меня понять, что надо быть хорошим сыном, чтобы заслужить любовь мамы. И с тех пор никогда больше не возникала необходимость отправлять меня в наказание в кузницу. Я не могу сказать, что сильно утруждал себя, потому что музыка для меня — это как воздух, которым я дышу. Но всё же я занимался прилежно.
Какое это было славное время — годы, проведённые в Луго! Отец его нашёл там замечательного покровителя — дона Джованни Сассоли, а Джоаккино обрёл увлечённого и знающего учителя — каноника дона Джузеппе Малерби.
Братья священники дон Джузеппе и дон Луиджи Малерби были состоятельными людьми. Они жили на площади Паделла рядом с Россини, и мальчик каждый день бегал на урок к канонику-музыканту. Тот учил его играть на гравичембало, но ещё больше старался научить петь, потому что обнаружил у него красивый, чистый голос, очень подвижный, гибкий, с тончайшими оттенками в пассажах, что невольно поражало — ведь ребёнку было чуть больше десяти лет. Поразительна была и лёгкость, с которой мальчик овладевал всеми правилами. Ему явно помогал в этом безошибочный музыкальный инстинкт. Дон Джузеппе Малерби был в восторге от этого случайно попавшего к нему ученика и определил его в свою певческую школу; воздействуя на самолюбие мальчика, он демонстрировал его искусство, и оно делало честь и учителю и ученику.
7
Старинный клавишный струнно-щипковый музыкальный инструмент, разновидность клавесина, предшественника фортепиано.