Объединение орденов ускорило покорение народов Восточной Прибалтики и благоприятно отразилось на расширении масштабов немецкой колонизации. В 1267 г. была завоевана Курляндия, в 1290-м — Земгалия, после чего комплекс территорий Старой Ливонии, где ныне расположены суверенные республики Латвия и Эстония, приобрел узнаваемое очертание. В полном же своем объеме он оформился только после установления господства ливонских рыцарей над восточной частью Латгалии (1312) и приобретения Немецким орденом Северной Эстонии (1346)[3].
Во второй половине XIX в. в польской и российской публицистике появилось выражение «натиск на Восток» («Drang nach Osten»), вобравшее в себя весь негатив, который до недавнего времени был свойствен восприятию восточноевропейской немецкой колонизации в славянских государствах. Впрочем, то же выражение вскоре оказалось в арсенале германской и прогерманской пропаганды, где в корне изменило свой изначальный смысл, превратившись в символ геополитического противостояния «цивилизации» немецкого Запада «варварству» славянского Востока. Применительно к истории средневековой Ливонии идея противостояния двух «миров» акцентировалась конфессиональными и культурными различиями католиков-немцев и православного населения русских земель.
Между тем следует признать, что «теория противостояния», идеально подходящая для всевозможных политических спекуляций, в основе своей примитивна и чрезвычайно упрощает реальную ситуацию.
В XIII в. на восточноприбалтийских землях шло сразу несколько встречных колонизационных потоков. В случае пересечения векторов их движения возникала угроза серьезных конфликтов, что при полном отсутствии норм международного права могло обернуться большой кровью. Однако к концу XIII в. их встречное движение приостановилось, благодаря чему начало драмы оказалось отсроченным на два с лишним столетия.
Пограничная полоса, разделявшая Ливонию и русские земли, на протяжении столетий являлась территорией совместного использования и, как следствие, объектом обоюдных притязаний[4]. На этой почве возникали стычки, поводами для которых, как правило, служили нарушения границ угодьев, браконьерство, угоны скота, кража сена, рыбацких сетей или садков. Случались и вооруженные конфликты или «малые войны». Чаще всего являлись карательными походами, длились недолго, а главное, не приводили к переделу границы и аннексиям сопредельных территорий[5]. Иногда инциденты сознательно раздувались властями, которые намеревались посредством успешного военного похода повысить свой политический вес или решить внутриполитические проблемы. В ХІІІ–ХІV вв. особенно часто так действовало руководство Ливонского ордена[6], что никоим образом не означает, что правящая верхушка Новгорода и Пскова не практиковала подобных действий. Цепь мощных пограничных укреплений, расположенных западнее русско-ливонской границы, является тому неоспоримым свидетельством.
В качестве главного стабилизатора международных отношений, не позволявшего ни ливонцам, ни русским надолго погружаться в пучину войны, выступала взаимовыгодная торговля[7], благодаря которой уже в XIII в. поднялись и стали бурно развиваться ливонские города. Вслед за купцами с Готланда ганзейские купцы проторили широкие пути к берегам Волхова и уже в первой половине XIII в. основали в Великом Новгороде свою контору удобно расположив ее между двумя оживленными улицами — Ильиной и Славной — в непосредственной близости от речной пристани и знаменитого новгородского Торга. Центром этого поселения была католическая церковь Св. Петра, отчего сами ганзейцы прозвали свою новгородскую факторию Петровым двором, хотя среди горожан оно было известно как Немецкое подворье. Благодаря международному товарообмену, осуществлявшемуся при посредничестве ганзейской конторы, Новгород очень скоро превратился в один из самых мощных экономических и политических центров Северо-Восточной Европы. Через него проходил поток транзита западноевропейских товаров, следовавших в «низовые» русские города; сюда с обширных новгородских владений стекались столь желанные для заморских «гостей» пушнина и воск, которые составляли основу русского экспорта; здесь находила сбыт продукция боярских вотчин, а их владельцы, богатые и влиятельные новгородские бояре вкупе с духовенством и именитым купечеством, охотно приобретали продукцию городского ремесла «латинского» Запада — тонкие разноцветные сукна, ювелирные изделия, изысканные вина и белоснежную люнебургскую соль. Ганзейская торговля восполняла недостаток в цветных и благородных металлах, а в XV в. обеспечивала его первоклассным огнестрельным оружием. Завозили ганзейцы также продукты питания — мед, сельдь, а в случаях недорода и мешки с зерном.
3
О немецком завоевании Ливонии:
4
5
6
7
О русско-ганзейской торговле см.: