Такое происходило нередко, но обоюдная заинтересованность сторон и восстановлении торговли неизменно приводила к устранению причин конфликта. Провинившегося ганзейского купца староста Немецкого подворья подвергал наказанию — штрафу или даже аресту (специально для таких случаев на подворье существовала тюрьма). Сведения о злостных нарушениях сообщались руководству Ганзы и разбирались на заседаниях ганзетага, съезда представителей ганзейских городов. В самом Новгороде споры горожан с ганзейцами разбирались тысяцким, посадником или архиепископом, который при отсутствии в Новгороде сильной княжеской власти часто выступал как посредник в переговорах между новгородцами и представителями Немецкой Ганзы.
Тесное общение новгородцев и псковичей с ливонскими и «заморскими» немцами обусловило взаимодействие культур, что было бы в принципе невозможно в условиях жесткой конфронтации[15]. Для немецких купцов, торговавших в русских городах, считалось обязательным знание русского языка, благодаря чему нижненемецкий диалект обогатился русскими словами и выражениями[16]. Иногда в Новгороде и Пскове пользовались ганзейскими мерами веса, одно время там имели хождение отчеканенные в Любеке артинги. Когда же в 1420-х гг. в этих городах появились монеты собственной чеканки, то они напоминали ливонские.
Польский историк начала XVI в. М. Меховский, например, отмечал, что псковичи не бреют бороды, как предписывал русский обычай, и платье носят немецкое[17].
Под влиянием западного искусства новгородские церкви второй половины XIV — начала XV в. получили свое пышное убранство. Романские и готические элементы — аркатуры на абсидах, стрельчатые проемы окон и порталов — в сочетании с русским изяществом и одухотворенностью создают неповторимую красоту жемчужин новгородской архитектуры — церквей Федора Стратилата на Ручью, Спаса на Ильине улице, Петра и Павла в Кожевниках. «Мастеры… Немецкий из-за моря», о которых сообщает Новгородская летопись, совместно с русскими зодчими возводили покои для архиепископа Евфимия, в том числе и великолепную, украшенную позднеготическими сводами парадную залу в Грановитой палате[18].
Пятнадцатое столетие многое изменило в русско-ливонских отношениях, привнесло в них дополнительную напряженность и драматизм. В 1403 г. псковичами было совершено нападение на округ Нейхаузен, где был уничтожен запас зерна[19]; то же самое повторилось в 1414 г. и на сей раз сопровождалось угоном скота[20].1427 г., когда закончился срок действия трехлетнего перемирия между Псковом и Ливонским орденом, был отмечен незаконным проникновением ливонцев на псковскую территорию[21]. Годом позже рижский архиепископ Геннинг Шарфенберг писал курфюрсту Бранденбургскому, что из-за нападений русских он не может прислать денег на подавление гуситского движения в Чехии. Разговор шел о псковичах, которые, по словам архиепископа, «к нам враждебно настроены и доказывают это при каждом удобном случае, творя насилие. Они угрожают нападением нам и нашим подданным, чтобы вытеснить нас из наших владений на земле и воде; они всюду, где только могут, нападают на наших людей, живущих на границе, грабят их, вешают, замучивают до смерти; и мы в нашем бессилии должны все это сносить, поскольку они, русские из Пскова, думают принудить нас таким образом к денежным выплатам, чтобы потом с полным на то основанием диктовать нам условия мира, предусматривающего всего лишь четырехнедельный срок в случае его расторжения. Мы обязаны таким образом постоянно находиться в ожидании нападения. Русские хотят войны, чтобы снова подчинить себе эту бедную христианскую страну, частью которой они уже овладели, и имеют для этого достаточно сил»[22]. Мирный договор, заключенный вскоре после этих печальных событий, запрещал проникновение на чужую сторону под страхом смерти[23], но жесткость мер не положила конец причинению взаимных обид. Впрочем, инциденты 30-х — начала 40-х гг. XV в. не нарушали утвержденного в 1428 г. мира[24].
Большинство конфликтов ливонских ландсгерров с Псковом XV в. происходило из-за местности под названием Пурнау (Пурнова), почти безлюдной полосы шириной не более 15–25 км, отделявшей окрестности Опочки от орденского округа Лудзен (Лудза). В грамоте о разделе латгальских земель, произведенном новгородцами и немецкими крестоносцами в 1224 г. «Порнуве», как и область Абрене, которая также станет объектом претензий ливонцев и Пскова, передавалась Рижской епархии, хотя, возможно, псковичи сохраняли при этом право собирать там дань[25].
15
16
18
22
Akten und Rezesse der Inländischen Ständetage. Abt. 1 (далее — AR 1). Riga, 1907. № 368.
25