…Тема «ухода» меня, как Семенова, мучила, — признается впоследствии Белый, — <…> мы говорили о том, что, быть может, уйдем; но — куда? В лес дремучий?[446].
Белый способен был признать индивидуальный путь Семенова путем спасительным, путем святости, но в отношении собственной личности — осознавал, что такой путь привел бы его «в лес дремучий».
Последнее, недатированное, письмо Семенова к Белому — всего лишь небольшое дополнение к переписанному им тексту Толстого («Что я здесь брошенный среди мира этого?..»):
Сегодня раскрылся мне этот псалом Толстого и так захотелось вдруг послать его Вам, мой бедный, дорогой брат. Примите это как тайное желание мое сблизить Вас с этим братом. Так думалось, что именно он Вам теперь нужен.
Вычеркнуты все ненужные и неискренние слова. Мне так трудно писать.
Вычеркнуто двенадцать рукописных строк. Знаменательное завершение начатого в 1903 году отрывочного эпистолярного текста: слово капитулирует перед молчанием.
Бродский и Израиль
As for the drug charges, they make sense only as a spinoff of the Marxist dictum that «religion is the opium of the people»; in this sense, culture is drugs.
____________________
Примечание первое: Недолет
31 декабря 1971 года консульский отдел иерусалимского МИДа выдал Иосифу Бродскому разрешение под номером 22894/71 на въезд в Израиль в качестве иммигранта. Отправителем значился некто Яаков Иври, проживающий на ул. Мордей Агетаот, 24, в городе Реховот. Родственная связь приглашающих с теми, кому в Советском Союзе направлялся вызов, как правило, была условной (впрочем, как и их имена); название улицы (букв. «Восставшие в гетто»), возможно, выбрано с умыслом и не без иронии. Посредничество между двумя государствами, разорвавшими дипотношения по случаю триумфального окончания Шестидневной войны 1967 года, осуществляло голландское посольство в Москве. Судя по транзитным документам, выданным Бродскому, его виза в Израиль была действительна на срок с 29 мая по 28 августа 1972 года. Выездную визу заверили в УВД Леноблгорисполкома; в графе «Цель поездки (в какое ведомство)» указали: «На постоянное жительство» — и впечатали дату, после которой — раздумай Бродский воспользоваться услугами международного Аэрофлота — у него должны были начаться «чрезвычайно горячие денечки»: 5 июня 1972 года[449].
Рис. 1. Выездная виза И. Бродского на постоянное жительство в Израиле Из коллекции Йельского архива.
Через день после назначенного крайнего срока выдворенного в Вене уже ждал его кумир У. Х. Оден, а еще неделю спустя — краткая телеграмма («CAN YOU LAUNCH HERE NEXT SATURDAY SAME TIME DON’T BOTHER TO ANSWER UNLESS IMPOSSIBLE = AUDEN +»)[450]. До конца августа теоретически можно было успеть навестить дядюшку Иври, но европейские газеты уже печатали изображение «жидовской морды» изгнанника (собственное по этому случаю выражение И.Б.[451]), и судьба взяла совсем другой поворот.
Итак, «особых загадок судьба [Бродского] не оставила — разве что два туманных „несобытия“: неприезд в Ленинград и не-приезд в Израиль. Так сказать, на родину — и на „историческую родину“» (А. Г. Найман)[452]. Близкий Бродскому поэт, друг молодости А. С. Кушнер разделяет удивление: «Он даже ни разу не посетил Израиль, Иерусалим, чего я, по правде сказать, не понимаю»[453]. Недруги в эмиграции отреагировали на парадокс еще хлеще: в романе «Скажи изюм» В. П. Аксенова фотогений Алик Конский, несправедливо едкая карикатура на Бродского, перед самым отъездом из России оказывается вовсе не евреем: «не только в паспорте, но и по всем бумагам выходит — грек! Вот откуда античные-то мотивы пошли!.. Так или иначе выездная виза выписана была в Израиль…»[454]. Когда спустя пять лет после переезда в Новый Свет Бродский будет получать документы для натурализации в Мичигане, в графе «страна бывшего проживания» так и запишут что-то вроде «безродного космополита» (stateless)[455].
Примечание второе: Израиль до Израиля
На волне сионистского движения в середине 1960-х годов в Ленинграде образовался ряд нелегальных кружков, где преподавались иврит и еврейская история (впрочем, поэтические вечера с участием самого Бродского в иных доносах тоже характеризовались как «сионистские сборища»[456]). В категорию «сионистов» в советской действительности мог угодить любой инакомыслящий, не только системный оппозиционер[457]. Давид Черноглаз, активист одного из таких подпольных объединений, попросил через третьих лиц о согласии Бродского на перевод и публикацию его новых стихов в Израиле. Поэт без промедления выдал целую подборку, которая через несколько месяцев действительно появилась в израильской печати — в престижном литературном альманахе «Мазнаим» («Весы»), основанном в 1928 году Х.-Н. Бяликом[458]. Поскольку вручить автору гонорар за иностранную публикацию было нереально, Бродскому предложили прислать посылку. По свидетельству Эстер Вейнгер, он
явно обрадовался, что стихи его переведены на иврит и напечатаны в Израиле. Даже спросил меня, как они звучат на иврите, но я не могла ничего ему сказать, так как иврита не знала. От посылки Иосиф отказался. «Почему? — спрашиваю. — Живете вы трудно, а посылка — пусть небольшая, но помощь». — «Нет, не надо. Это мой скромный подарок Израилю», — ответил Иосиф и добавил что-то о своем хорошем отношении к еврейскому государству[459]. К сожалению, я не запомнила его слова. Израиль ему нравился, но извне, как стороннему наблюдателю. Позднее, когда я — опять по просьбе Давида — спросила Иосифа, не хочет ли он получить вызов из Израиля, он даже не удивился. Но отказался. А затем, помолчав минуту, добавил: «Знаете, меня пригласили в Югославию». Мне казалось, в глубине души он верил в положительный ответ [на просьбу о выезде][460].
448
Приношу искреннюю благодарность за отклики и ценные комментарии, которыми по прочтении рукописи этой статьи со мной поделились В. Полухина, Е. Сошкин, Р. Д. Тименчик.
449
Документы ныне хранятся в американском архиве поэта:
451
Бродскому посчастливилось наблюдать Одена вблизи в течение четырех недель их интенсивного общения; как будто снижая пафос или значимость этой связи, младший собеседник описывает старшего решающим в самолете «немецкий кроссворд в австрийской Die Presse, украшенной моей
452
453
454
455
Американские евреи чутко реагировали на терминологию; так, 28 июля 1972 г. в детройтской газете «The Jewish News» появилась редакционная статья об изгнании Бродского из СССР; в ней, в частности, утверждалось, что поэта в ультимативной форме заставили покинуть страну из-за его национальности. Читательница по имени Беверли Левей (Beverly Levey) прислала опровержение: «Бродский не был изгнан потому что он был рожден евреем, а за то, что как писатель он был недостаточно лоялен по отношению к коммунистическому режиму. Советское правительство очень даже принимает в расчет мировое мнение, и в этом причина того, что евреям позволяют уезжать в Израиль в неслыханных до сих пор количествах. Нам хотелось бы сохранить нынешнюю тенденцию, поэтому я призываю к осторожности в формулировках, дабы советские власти не навредили нашим братьям» (Brodsky’s Expulsion. Letter to Editor. The Jewish News. August 1972).
456
В пространном рапорте В. Щербакова по поводу собрания в Доме писателей (
457
Ср. подпись в юмористическом послании С. Довлатова В. Уфлянду: «Серёжка Докладов, импреСИОНИСТ, экспреСИОНИСТ, поэт эпохи ВОЗРАЖЕНЬЯ» (1990). Цит. по:
458
Перевод с русского языка трех стихотворений, в том числе «Еврейского кладбища», принадлежал Эзре Зусману («Шлоша ширим: Хаган — Бейтолам йегуди — Багир миреглав хайа ракиа шахор» // Мазнаим. 1966. № 23 (2). С. 124–125). Зусман, переводчик «Реквиема» Анны Ахматовой и стихов Пастернака на иврит, переложил для ивритоязычного читателя и другие произведения Бродского (см.: «Akedat Isaak» («Жертвоприношение Исаака»]. Тель-Авив: Экед, 1969). Подробнее об Эзре Абрамовиче Зусмане (1900–1973; о нем, писавшем под псевдонимом Александров до того, как в 1922 году он уехал из России в Палестину, с восторгом отзывался Эдуард Багрицкий) см.:
459
Существует и совершенно иная версия реакции Бродского. По свидетельству Омри Ронена, Зусман незадолго до своей смерти успел отправить поэту в Америку приветственное письмо и экземпляр книги переводов (сообщение автору, 23 февраля 2011 г.). В ответ Бродский пожаловался на то, что перевод был издан якобы без его разрешения, при этом требовал от переводчика гонорар за публикацию; общий тон послания сильно задел Эзру Зусмана. Не способствовала установлению диалога и показанная Зусману заметка в журнале «Тайм», где Бродский использовал презрительный термин, ассоциировавшийся с борьбой против еврейской эмиграции в конце 1930-х гг. в Австралии: «Попивая кока-колу в венском кафе, крепкий, рыжеволосый молодой поэт ухмыляется, откалывая каламбур английски: „Я не беженец и не бе-жиденец“». В оригинале: «Drinking Coca-Cola in a Vienna cafe, the sturdy, red-haired young poet grinned while cracking a pun in English: „I’m neither a refugee, nor a refu-Jew“» («Soviet Union: A Poet’s Second Exile» // Time. 1972. June 19).
460