Бэлла Шапиро, Денис Ляпин
Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус
Предисловие
Мех как русская мифологема
Бескрайние просторы, суровая зима и, конечно же, шуба… Арсенал стереотипов о России невозможно представить без одежды из меха, которая как будто служит идеальным материальным воплощением русской идентичности. Так ли это? Как складывалась мифологема о тесной связи русской материальной культуры и традиций употребления меха? Какую роль играет мех в истории русской моды и каковы перспективы его использования? Эти и другие вопросы обсуждаются на страницах предлагаемой читателю книги.
О том, что на Руси все ходят в мехах, культурная Ойкумена знала со времен первых контактов с русскими. Любовь русских к меховой одежде стала общим местом рассуждений о специфике русской моды на протяжении всей ее истории.
Для внешних наблюдателей русская мода состояла из малообъяснимых и потому волнующих противоречий: здесь «…дамы в манто из соболей огромной ценности… Бок о бок к ним толпа крестьян в долгополых овчинных тулупах… Я признаюсь, что Невский проспект – одна из самых интересных улиц, где я бродил когда-либо», – такой увидел русскую столицу специальный корреспондент газеты The Daily Telegraph, побывавший на бракосочетании одного из цесаревичей. «Санкт-Петербург, эта странная столица», – продолжал он, описывая его как город контрастов, где крайности сосуществуют, смешиваясь и соприкасаясь[1].
Мифологема русского меха стала общим местом романтизированного «сказания о России», где баснословная стоимость обсуждаемой вещи как объекта желания не препятствовала мечте, а, наоборот, подстегивала воображение, «намагниченное чужим интересом, завистью и ревностью»[2]. Именно на этой характерной особенности статусного потребления основан затейливый сюжет «Русских соболей» О. Генри, где главный герой, обитатель одного из самых неприглядных кварталов Манхэттена, обладая якобы «русскими» соболями, жаждет роста собственной социальной значимости, пользуясь тем, что его ближайшему окружению «…еще никогда не доводилось видеть подлинных русских соболей (но они, безусловно, о них слышали! – Б. Ш., Д. Л.). Весть о них облетела квартал, и все окна и двери мгновенно обросли гроздьями голов… По улицам разносились восторженные „ахи“ и „охи“, и баснословная сумма, уплаченная за соболя, передаваясь из уст в уста, неуклонно росла»[3].
Хорошо известно, что любое одеяние человека является своеобразной витриной – системой знаков, средством коммуникации. Сугубо функционального прочтения этого языка, конечно же, недостаточно для его понимания.
«Меховой язык» особенно интересен для исследователя, поскольку мех представляет собой часть костюма – одной из древнейших символических систем, выраженных в материальной культуре[4]. Одежда из меха (меховой шкуры) – самая древняя и самая традиционная из единственно возможной (конечно же, в досинтетическую эру) для изготовления одежды триады «мех/кожа – войлок – текстиль»[5].
Обрабатывать меховую шкуру человек научился намного раньше, чем прясть и ткать. Можно предполагать, что сознательное использование меховой шкуры было известно уже в раннеашельской культуре (ранний палеолит). Более достоверные сведения относятся к времени позднего мустье (средний палеолит) и верхнему палеолиту, когда живший в условиях ледникового климата Homo neanderthalensis утеплял (завесами – ветровыми заслонами) и украшал себя, свое жилище и своих богов[6] (ритуально-магическое «оживление» образа) меховыми шкурами[7]. Именно ритуал оказался чревом, из которого вышло неисчислимое множество форм и феноменов культуры («культура родилась из культа; истоки ее сакральны»[8]).
Главнейшим видом охоты в это время был промысел крупных млекопитающих (мамонта, шерстистого носорога, пещерного медведя, бизона, зубра, дикой лошади, кулана, северного оленя и других[9]) с достаточно толстой, трудной для выделки кожевой тканью и густым косматым мехом. Такие шкуры использовались в несшитом виде: их просто оборачивали вокруг тела или набрасывали на плечи, на голову. Вероятно, уже тогда пушной промысел (в узкопрофессиональном смысле пушниной называют шкуры диких зверей, добытых охотничьим промыслом или специальным разведением; мехом – шкуры сельскохозяйственных и домашних животных. В более широком, обывательском смысле – и в этой книге тоже – понятие «мех» чаще всего не несет этого смысла, сближаясь с понятием «пушнина») начал отделяться от промысла пищи: очевидно, что на леопарда, пещерного льва, барса, волка, лисицу, росомаху, песца охотились не для получения мяса[10].
1
Dicey Е. A Month in Russia During the Marriage of the Czarevitch. London, 1867. Р. 20–21.
3
Генри О. Русские соболя // Генри О. Трест, который лопнул: Рассказы. СПб., 2003. С. 35–43.
4
Шапиро Б. Л. «Россия в шубе». Русский мех как культурный код: постановка проблемы // Проблемы социальных и гуманитарных наук. 2022. № 2 (31). С. 141–146.
5
Орфинская О. В. Три источника, или К вопросу о классификации кроя одежды // Женская традиционная культура и костюм в эпоху Средневековья и Новое время. Материалы международного научно-образовательного семинара, 9–10 ноября 2012 г. М.; СПб., 2012. С. 77.
6
«По меньшей мере ко времени 110 тыс. лет до н. э. у неандертальцев уже существовала вера в некое божество, способное охранить жизнь… преимущественно в Великую мать, владычицу жизни и смерти. Вместе с тем, в частности, амулеты из одиночных зубов животных, как представляется, соотносились с культом бога-отца – владыки здоровья и благополучия (заступничества которого также домогались)». См.: Зильберман М. И. Некоторые культовые представления эпохи палеолита // Вестник БГУ. Гуманитарные исследования Внутренней Азии. 2017. № 2. С. 53.
9
Косвен М. О. Очерки истории первобытной культуры. М., 1957. С. 21. Промысловая фауна была представлена несколькими десятками видов млекопитающих.
10
Ермолова Н. М. Охотничья деятельность человека // КСИА. Вып. 181. Каменный век. М., 1985. С. 10; Любин В. П., Барышников Г. Ф. Охотничья деятельность древнейших (ашело-мустьерских) обитателей Кавказа // КСИА. С. 6; Павлов П. Н. Пушной промысел в Сибири XVII в. Красноярск, 1972. С. 40. Наиболее яркой иллюстрацией может служить погрудная реконструкция шикарной лисьей «шубы» возрастом более 44 тысяч лет, украшенной орлиными когтями – части костюма неандертальца эпохи позднего мустье из Гротта-ди-Фумане на севере Италии, одного из крупнейших палеолитических памятников Европы. Это работа палеонтолога миланского Музея естественной истории Фабио Фольяцца. См.: Renesto S. Fabio Fogliazza, un artista al Museo. 07.03.2019 [Электронный ресурс].