Одним из крупнейших последователей Фрейда, сохранивших и усиливших интеллектуалистский пафос психоанализа, был Жак Лакан (1901–1981). В психоаналитической теории и практике Лакан заостряет именно те интеллектуально-интерпретативные моменты, которые считал существенными и сам Фрейд, и потому лакановский девиз «назад к Фрейду» сохраняет свой смысл, несмотря на все произведенные им переосмысления фрейдовской программы. Франция довольно сильно запоздала с признанием и распространением психоанализа: вплоть до конца второй мировой войны число практикующих психоаналитиков здесь было невелико. Именно с Жаком Лаканом, «французским Фрейдом»[7], связан подъем французского психоанализа в послевоенные годы. Лакановское отношение к психоанализу было попыткой «большого синтеза», стремлением включить в психоанализ данные современных гуманитарных наук — этнологии, антропологии, литературоведения, математики, философии и прежде всего — лингвистики. Акцент на языке и речи, на символическом уровне психики, где, собственно, и действует язык, порядок, закон, новая ступень деперсонализации психоанализа, при которой общение врача и пациента предстает, по сути, как саморазвитие языковых интерпретаций, а роль врача сводится к пунктуации этого движения языка, — все это свидетельствует о том, что Лакан стремился предельно интеллектуализировать психоаналитическую работу. Не случайно Лакан отказывался видеть цель анализа в исцелении и полагал, что выздоровление возможно лишь как случайный, побочный результат истолкования и прояснения. В противоположность более мягкой позиции Фрейда Лакан налагал прямой запрет на исследования и практику гипноза и внушения. Однако при этом во внетеоретических формах деятельности Лакана так или иначе выражалась эмоциональная гипносуггестивная подоплека психоаналитических процессов, порождая сомнения в правильности акцента на интеллектуально-интерпретативную сторону психоанализа в ущерб его эмоционально-аффективной стороне[8].
Справедливости ради нужно отметить, что уже в 20-е годы ученики Фрейда Ференци и Ранк подчеркивали значение эмоционально-аффективных компонентов в психоанализе, утверждая, что осознание позволяет устранить симптомы лишь в тех случаях, когда мы имеем дело не с собственно бессознательным, а лишь с предсознательным, неполно вытесненным: само бессознательное, которое существует где-то на довербальном уровне, невозможно ни вспомнить, ни пережить, ни осознать[9]. Актуальность всех этих пророческих предупреждений в полной мере выявилась в рамках французского психоанализа к концу 70-х годов. Сомнения и переосмысления сосредоточились как раз в тех трех направлениях, в которых у Фрейда и затем Лакана происходило «вытеснение» глубинных эмоционально-аффективных компонентов психоанализа. Приведенный в «Возрожденном внушении» материал свидетельствует о том, как очевидным становится не только присутствие аффективных моментов (в частности, внушения и гипноза) в психоанализе[10], но и наличие непосредственной преемственности между психоанализом и предшествовавшими ему психотерапевтическими практиками. Кроме того, гипносуггестивные моменты обнаруживаются в самом фундаменте психоаналитического сообщества, во взаимоотношениях учителя и ученика — прежде всего по отношению к Фрейду и Лакану. Ныне подвергается сомнению главный тезис Фрейда о господстве осознания над чувствами, о преимущественной роли интеллектуального истолкования в излечении больного. Эти сомнения возникли прежде всего в среде англо-американских психотерапевтов и психоаналитиков (Боулби, Малер, Масуд Кан, Уинникот, Когут, Сиерлес и др.) после второй мировой войны. Философское обоснование такого подхода дается в работах О. Маннони, Ф. Рустана, М. Борш-Якобсена и прежде всего — М. Анри. Многие из этих авторов полагают, что для того, чтобы понять Фрейда, необходимо по-новому взглянуть на «генеалогию» психоанализа. Раз процессы архаического, симбиотического уровня, участвующие в психоанализе, развертываются там, где еще нет «Я» и вообще каких-либо аналогов субъект-объектных структур, значит, на этом уровне невозможно представление чего-либо, относящегося к бессознательному, в вещной, предметной форме, а потому — невозможно забывание, вспоминание, осознание тех или иных бессознательных содержаний в форме представления. Говорить о представлении, полагают М. Анри и М. Борш-Якобсен, можно лишь применительно к вторично или неполно вытесненным психическим содержаниям, сформировавшимся на стадии эдиповых конфликтов. Их действительно можно забыть, вспомнить, осознать — но ведь это не бессознательное или, точнее, не все бессознательное, но лишь его наиболее поверхностная часть. Наиболее решительный вывод, который в таких случаях делается, таков: бессознательное вообще не может быть объектом научного познания, коль скоро оно, по сути своей, никогда не дано нам в форме представления. А раз у нас нет надежных знаний о бессознательном, значит, у нас не может быть и практики, основанной на знании о бессознательном. Подобно тезису о первенстве интеллектуального перед аффективным, сомнению подвергается и понятие трансфера как средства разрешения трудностей межличностных отношений на уровне осознания. Проводя своеобразную деконструкцию понятий «трансфер» и «внушение», Шерток обнаруживает истоки обоих понятий в преданалитическом опыте, показывает неправоту или ограниченность современного психоаналитического «логоцентризма»[11]. Ведь и сама речь в психоанализе пронизана аффективными отношениями. А разве «свободные ассоциации» действительно «свободны» и могут быть свидетельством освобождения субъекта? Если Шерток видит элементы внушения (особенно косвенного) не только в гипнозе, но и в психоанализе, то М. Борш-Якобсен проводит еще более глубокую реконструкцию психоаналитического процесса. Он усматривает общее звено между психоанализом и внушением не в доаналитическом гипнозе, а на уровне транса. Таким образом, поиск общего целительного компонента в различных видах психотерапии подходит ко все более глубоким и архаичным культурным формам.
8
В самом деле, конфликт с Международной психоаналитической ассоциацией, закончившийся отлучением Лакана от официально признанного психоанализа, ситуация массовой и вполне «гипнотической» зависимости учеников и пациентов от слова и поступка мэтра, многократные расколы в лоне французского психоанализа, сложная и почти «скандальная» обстановка создания, а впоследствии роспуска Парижской школы фрейдизма (1964–1980) — все это лишь подчеркивало саму ситуацию воли и власти, болезненное противоречие между теорией и практикой, между индивидуальным и институциональным, между «призванием» к психоанализу, за которое ратовал Лакан, и необходимостью каких-то внешних форм социального контроля и социального обеспечения этой «невозможной профессии». Вокруг этих проблем в современном психоанализе идут бурные споры (см., например, Green A. Instance tierce ou rapports du tiercé? — «Le Monde», 10 fév. 1990, p. 2).
9
Ferenczi S., Rank О. The development of psychoanalysis. N.Y, Washington, 1925. См. также: Chertok L. Le conflit Freud — Ferenczi ou Théorie et pratique en psychanalyse. — In: Sixièmes journées de formation continue (janviet, 1986).
10
Ср.: «Зависимость гипнотизируемого от гипнотизера, установление избирательной, интенсивной, сомнамбулической связи, способность испытывать внушение, воспринимать передаваемые мысли — все это вновь обнаружилось в самом средоточии аналитического курса — в форме трансфера» [Borch-Jacobsen M. Le sujet freudien. Paris, 1982, p. 189].
11
Современные американские исследователи (прежде всего Нэд Лукачер и Герман Рапапорт) истолковывают этот мыслительный путь в духе знаменитой программы деконструкции европейской логоцентристской метафизики, предлагаемой Жаком Деррида. Хотя такое соответствие деконструктивистской программе не входило в собственный замысел Л. Шертока (в этой связи он называет себя мольеровским Журденом, который и не подозревал, что говорит прозой), некоторые проблемные переклички здесь действительно можно отметить.