Я уже догадался, но не стал лишать его удовольствия сказать самому. И он сказал:
— Да, господин Пастухов. Я говорю о пистолете Макарова, который вы получили для охраны вашего подопечного Томаса Ребане. Вы скажете, что оставили его в сейфе гостиницы «Виру» перед вылетом в Аугсбург вместе с пистолетами Злотникова и Мухина. Нет. В сейфе вы оставили только кобуру. А пистолет передали вашему другу Боцману. Он был обнаружен за обшивкой багажника его «тойоты». Не нужно говорить, что баллистическая экспертиза установила, что именно из него были убиты эти несчастные солдаты? Пальцевых отпечатков Боцмана на нем, разумеется, нет. Но трудно было ожидать, что эту ошибку допустят такие профессионалы, как вы и ваши друзья.
— «Эти несчастные солдаты», — повторил я. — Теперь мне понятно, почему эстонцев так мало. Это мы, русские, можем позволить себе быть расточительными. Нас все-таки сто сорок пять миллионов. А вы и миллион наскребаете с трудом. Вам бы следовало быть экономней.
— Они погибли за родину! — сообщил Янсен таким тоном, словно за родину погиб он сам.
— Конечно, за родину, — согласился я. — А за что же еще? Солдаты всегда погибают за родину. Все это шито белыми нитками, господин Янсен.
— Но сшито крепко. Если вы видите какое-нибудь слабое место, скажите. Буду очень вам благодарен.
— Когда арестовали Боцмана?
— Сразу после того, как он совершил преступление. На рассвете пятого марта.
— То есть, вчера утром? — уточнил я.
— Совершенно верно.
— А почему он небритый?
— Вероятно, потому что не успел побриться. Какое это имеет значение?
— Для вас никакого. А для меня очень большое. Видите ли, господин Янсен, в Чечне мы привыкли бриться вечером. Потому что когда тебя ночью поднимают по тревоге, времени на это не остается. А поднимали нас по тревоге часто. С тех пор у всех нас и осталась эта привычка.
— Какой вывод вы из этого делаете?
— Боцмана вы арестовали сразу после нашего вылета в Германию. А эту бойню устроили после моего звонка. Теперь я понимаю, какие важные дела заставили вас задержаться в Таллине.
— Вы уверены, что ваш довод будет убедительным для следователей генеральной прокуратуры? — с иронией спросил Янсен.
— А нет?
— Боюсь, что нет, господин Пастухов.
— Ну, вам лучше знать нравы ваших следователей. Этот довод убедителен для меня.
— И это все? Больше нет слабых мест?
Я еще раз внимательно рассмотрел снимок Боцмана. Нехороший у него был взгляд. Очень нехороший. Не хотел бы я оказаться на месте того, на кого Боцман так смотрит.
— Этот снимок сделан не в тюрьме.
— Да, не в тюрьме, — подтвердил Янсен. — Ваш друг содержится в другом месте. Мы решили не спешить передавать его полиции. И все собранные доказательства тоже. Теперь вы поняли, почему я об этом вам рассказал?
— Вам нужно, чтобы мы молчали о содержимом гроба.
— Вот мы и вернулись к началу нашего разговора. Да, мне нужно, чтобы вы молчали. И вы будете молчать. От этого зависит не только судьба вашего друга. Но и ваша судьба. Если вы попытаетесь выкинуть какой-нибудь фокус, мы передадим все материалы в генеральную прокуратуру Эстонии. Вместе с Боцманом. А всех вас получим через Интерпол. И устроим суд. Это будет громкий процесс, господин Пастухов. И крайне неприятный для России.
— Этим вы и шантажировали секретаря посольства?
— Зачем так грубо? Никакого шантажа. Мы знаем, кто он такой. И он знает, что мы знаем. И вы знаете.
— Он второй секретарь посольства. Это все, что я знаю.
— Оставьте. Он руководитель резидентуры ФСБ в Эстонии. Мы быстро нашли с ним общий язык. Я показал ему лишь некоторые документы. Показания солдат о вашей причастности к взрыву. Этого оказалось достаточно. Мы не мешаем им, они не мешают нам. Это и есть наша согласованная позиция. А вы помогаете нам. Пока — тем, что молчите. А дальше видно будет. По обстановке.
— Допустим, мы будем молчать. Ваши гарантии?
— Никаких, господин Пастухов. После того, как останки Альфонса Ребане будут преданы земле, мы отпустим Боцмана. Это единственное, что я могу вам обещать.
— А пистолет? Документы?
— Они останутся у нас. И в любой момент могут быть переданы в прокуратуру. Для таких преступлений, как террористический акт и двойное убийство, срока давности не существует. Возьмите эти фотографии, господин Пастухов. Покажите их своим друзьям. Это их убедит. Так же, как убедило вас. Итак, мы обо всем договорились?
— Какой ответ вы хотите услышать? Вы же не даете нам выбора.
— Правильно. Не даю. Потому что у меня тоже нет выбора. Выше голову, друг мой. Нужно уметь проигрывать.
Вообще-то я всегда считал, что нужно уметь выигрывать, но решил не спорить.
— Знаете, что мне больше всего понравилось в нашем разговоре? — спросил Янсен. — То, что вы даже не попытались мне угрожать.
— Чем я могу вам угрожать?
— Ну, вроде того что: если что-нибудь случится с нашим другом, я вам не позавидую. Это вас хорошо характеризует, господин Пастухов. Так. Хорошо. До встречи в Таллине. Билеты вам завтра утром завезет мой помощник.
Он подошел к стойке бара и приказал:
— Zweifach Jin mit Tonic für mich und Taxi für mein jung Freund.[11]
На этом мы и расстались. Я не сказал ему, что уже и сейчас ему не завидую. Зачем портить человеку последние удовольствия в его жизни?
Такси я отпустил за мостом через Лех, у начала Кладбищенской улицы. Хотелось побыть одному, подсобраться с мыслями.
Фридхофштрассе была пуста. Слева тянулась высокая кованая ограда кладбища, за ней были видны просторные, проложенные среди дубов и буков аллеи, освещенные круглыми фонарями, придававшими кладбищу сходство с хорошо ухоженным парком. Справа темнели окна похоронных контор, гранитных мастерских и витрины небольших магазинчиков, торгующих ритуальными принадлежностями. Светились стеклянные ангары оранжерей. На цветниках перед магазинами теснились торфяные горшочки с мелкими ромашками, белыми гвоздичками и какими-то другими цветами. В таких местах хорошо думается о вечном.
«Эти несчастные солдаты».
Сука.
В этой странной истории, в которую нас втягивало, втягивало и наконец втянуло, как в омут, с самого начала все было непонятно и несло в себе какую-то скрытую угрозу, а теперь и вовсе наполнилось опасностью, как парус под шквальным порывом ветра. Но когда источник опасности известен, это уже не опасность, а конкретная проблема, которую нужно конкретно решать. Настоящая опасность та, о которой не знаешь. И потому я думал не о ловушке, которую устроил нам Янсен. Самым непонятным и от этого несущим самую большую угрозу казался мне сейчас переданный секретарем российского посольства приказ генерала Голубкова выполнять все указания Юргена Янсена. Резидент ФСБ не стал называть его фамилию в телефонном разговоре в открытом эфире, но только так и можно было понимать его фразу: «Тот, кто имеет на это право». А если кто и имел право отдавать нам приказы, то это был только начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал-майор Голубков.
Что бы это могло значить? Почему этот приказ я получаю через третьи руки, а не от самого Голубкова? И почему — приказ? По его настоянию мы согласились участвовать в оперативной комбинации, но с чего он взял, что по этой причине мы обязаны беспрекословно выполнять все его приказы?
С Константином Дмитриевичем Голубковым, тогда еще полковником, мы были знакомы с Чечни. Там он командовал контрразведкой, иногда мы работали по его наводкам, но близко сталкиваться не приходилось. И только позже, когда он перешел в оперативный отдел Управления, наши контакты стали более-менее регулярными. Время от времени ему требовались люди, которые что-то умеют, но никаким боком не причастны к спецслужбам. Мы и были такими людьми.
В этом несуетливом, простоватого вида мужичонке никогда не замечалось начальственности. И генералом он стал слишком недавно, на излете карьеры, чтобы это могло резко повлиять на его характер. Бывали случаи, когда он использовал нас втемную, но все эти «Приказ ясен? — Выполняйте! — Об исполнении доложить!» — нет, это был не его лексикон.