События 1175–1177 гг. в Северо-Восточной Руси предстают перед нами как борьба городских общин. Точнее, мы наблюдаем борьбу общин главных городов волости с общинами пригородов, характерную для Древней Руси, начиная со второй половины XII в. Ученые XIX — начала XX в. неоднократно отмечали стремление пригородов различных волостей к обособлению и пытались объяснить этот процесс.[107] В новейшей историографии этот вопрос был рассмотрен И.Я. Фрояновым.[108]
Проследим эти коллизии на примере динамического рассказа владимирского летописца, вводящего нас с самого начала в атмосферу острых социально-политических противоречий между городами северо-восточных русских земель.
Съехавшиеся на вече после смерти Андрея Боголюбского во Владимир «Ростовци, и Сужьдалци, и Переяславци, и вся дружина от мала до велика» решают пригласить сразу двух князей — Мстислава и Ярополка Ростиславичей.[109] Почему было принято столь странное решение? Согласно авторам «Очерков истории СССР», «чтобы гарантировать себя от великокняжеского "самовластия"».[110] Однако, как показали дальнейшие события, никакое «самовластье» не грозило призванным «князя молода».[111] По-нашему мнению, в факте приглашения Ростиславичей скрылись «не замеченные» по каким-то причинам летописцами или позднейшими редакторами иные мотивы. Очевидно, на вече «всей земли» происходила яростная борьба (пока еще не вооруженные столкновения) представителей городов («дружины от мала до велика») за свою самостоятельность. А самостоятельность города в какой-то мере гарантировал «свой» князь. Городу, как автономной общественной единице, необходим князь — глава всей общинной жизни. Без князя город не считался суверенным — туда можно было послать посадника, следовательно, город был уже в зависимости от другой общины.[112] Вот почему и в дальнейшем так упорно добиваются городские общины «своего» князя — любого, любой ценой. Например, владимирцы вначале приглашают Михалка и бьются «со всею силою Ростовьская земля». Через семь недель, видя свою «ставку» проигранной, они по сути изгоняют его («промышляи собе»), и тут же «поряд положше» с Ростиславичами. Главное для них — самостоятельность города. Они и «утверждаются» с Ярополком на условии «не створити има никакого зла городу».[113] Подобные обстоятельства позволили многим дореволюционным историкам трактовать борьбу городов, как борьбу за князя (В.В. Пассек, С.М. Соловьев, В.И. Сергеевич, Д.А. Корсаков и др.). Однако, представляется, что наличие князя являлось условием необходимым, но далеко недостаточным в деле борьбы городов.
В следующей фразе летописца собран весь смысл борьбы владимирцев. «Не противу же Ростиславичема бьяхутся Володимерци, но не хотяше покоритися Ростовцем [и Суждалцем, и Муромцем], зане молвяхуть: "пожьжемъ и, пакы ли [а] посадника в немь посадим, то суть наши холопи каменьници"»[114]. Никоновская летопись называет владимирцев также «наши смерди».[115] Некоторые исследователи, исходя из упоминания здесь «холопов» и «смердов», а также в последующем тексте слов «новии людье мезинии»,[116] строят далеко идущие предположения о якобы прежде зависимом от князя или призванном им населении Владимира — смердах или обельных холопах,[117] или о пленниках еще Мономаха — первых «насельниках» Владимира.[118] Отсюда, и их зависимость от Ростова и Суздаля, старейших княжеских городов. На наш взгляд, такого рода догадки лишены серьезных оснований. Вряд ли владимирцы — свободное население, состоящее из тех же бояр, купцов, просто «людья» — находилось в рабском подчинении у ростовцев. Представляется, что эти слова были брошены ростовцами как раз в пылу усобицы между городами и имеют явно презрительный оттенок в отношении населения непокорного города. В свое время хорошо пояснил эту ситуацию А.Н. Насонов. «Как явствует из контекста, — писал он, — выражение "новии людье мезинии" владимирский автор, противопоставляя ростовцам, которые "творящеся стареишии", употребляет в том смысле, что они являются новыми в их самостоятельном бытии; так же, как и выражение "то суть, наши холопы каменьщики", ростовцы употребляют как эпитет, долженствующий подчеркнуть их презрительное отношение к подчиненному им пригороду».[119] Факты прежней зависимости Владимира как пригорода летопись фиксирует четко, но это явления уже эпизодические. Иногда ростовцы оказывают давление на владимирское вече, как в случае, когда владимирская городская дружина едет «по повеленью Ростовець… с полторы тысяче».[120] И в действиях самих владимирцев заметна еще привычка обращаться к главным городам за помощью: «послашася к Ростовцем и Суждалцем, являюще им свою обиду» на Ярополка.[121] Эти факты, наряду с принятием самостоятельных решений, последовавших за отказом Ростова и Суздаля в помощи, указывают нам на сохраняющийся дуализм в отношениях городов и пригородов.[122] С одной стороны, «по старинке», зависимость, с другой — объективно назревшая потребность для существования независимой общинной структуры как во внутриволостных, так и во внешних связях.
107
См., напр.:
110
Очерки истории СССР. Период феодализма. Ч. 1. М., 1953. С. 329. — Заметим, что в этом случае удобнее всего было бы выбрать сына Андрея Боголюбского — Юрия, который в некоторых летописях называется «сынок мал» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 404; Т. XV. С. 354).
112
«Споры ростовской и суздальской общин из-за того, где быть княжескому столу — в Ростове или Суздале, — завершились компромиссом, т. е. приглашением сразу двух князей», — пишет И.Я. Фроянов и делает такой общий вывод: «Итак, соперничество Ростова и Суздаля по поводу княжеского стола — вот, что обусловило призвание обоих Ростиславичей» (
118
119
120
ПСРЛ. Т. I. Стб. 373. — Также и переяславцы: «Переяславци же не от сердца идяхуть, но приноуждением Ростовскымъ» (Летописец Переяславля Суздальского. М., 1851. С. 85).
122
Там же. Стб. 375–376. — Представляется, что Ю.А. Лимонов несколько опережает события, говоря о «полной самостоятельности будущей столицы земли от Ростова и Суздаля» в это время, о том, что владимирцы уже «открыто декларируют свою независимость» (