По Г.В. Вернадскому «новгородцам удалось оттеснить московские войска назад через реку Шелонь, но в этом месте им подготовили засаду татары Даньяра, и их постигло тяжелое поражение».[1546] «По знаку Холмского из засады на поле высыпал отряд татар», — заметил Н.С. Борисов.[1547]
Важнейшее сообщение, в этой связи, приведено в Типографской и Софийской летописях, где упоминается, что в сентябре, уже находясь в Москве, Иван III «чтивъ царевича Даниара и отдаривъ, отпусти его в Мещероу, оубиша бо оу него Новогородци 40 Татариновъ в загоне».[1548] Понятно, что Данияр здесь награждается как «верховный» военачальник всех татарских отрядов, принимавших участие в операции. Другого же «загона», то есть засады, кроме как на Шелони-Дряно во всей кампании 1471 г. не было. Более того, видимо в глазах великого князя татары внесли серьезный вклад в общую победу. Вполне возможно, татары и были теми, кто переправился через Шелонь после речки Дряно, и таким образом, волею обстоятельств сыгравшими роль засадного полка, решившего во многом исход битвы.
Ярлык и басма
Мифы и реальности во взаимоотношениях Руси и Орды
События, связанные с окончанием даннической зависимости Руси от Орды, широко отражены в отечественной научной, популярной и художественной литературе. Мимо них не прошли и представители русского изобразительного искусства. Так, на картинах художников XIX в. Н. Шустова и А. Кившенко ярко и образно изображена сцена в кремлевских палатах, предварявшая военное вторжение на Русь хана Ахмата. На них, гордо вставший с трона, великий князь Иван III Васильевич разрывает и топчет ханскую грамоту, а у А. Кившенко еще и некую басму. Негодующие татарские посланники, равно как и окружение князя, хватаются за оружие. Вот-вот произойдет схватка.
Специалистам известно и изображение этой ситуации в летописном варианте — в так называемом Казанском летописце. В нем сидящим на троне Иваном III к ногам ненавистных татар брошен потоптанный чей-то портрет, по всей видимости, какого-то их почитаемого предка.
Как увидим далее, такая художественная несогласованность в представлении «яблока раздора» (грамота, басма, портрет) между Русью и Ордой, Иваном III и Ахматом происходит от состояния источников и их понимания историками. К этому мы и обратимся.
В изучении событий 1480 г. на Угре сложилась историографическая традиция деления источников на вполне репрезентативные и, так сказать, маргинальные. В частности, к последним обычно относят связанные с интересующим нас сюжетом известия такого памятника русской письменности середины XVI в., как История о Казанском царстве, или Казанский летописец.[1549] Такое отношение связано, как минимум, с двумя обстоятельствами: во-первых, более поздним его происхождением по сравнению с летописными и иными источниками, некоторые из которых современны событиям, и, во-вторых, с трудностью интерпретации ряда мест, поскольку их информация, как считается, плохо коррелирует с сообщениями общепринятых источников.
Вызывающий сомнения текст находится в самом начале Казанского летописца в главе, которая называется «О послехъ, отъ царя пришедшихъ дерзосне къ великому князю Московскому, о ярости Цареве на него, и о храбрости великого князя на царя». Приведем этот текст в части нас интересующей. «Царь Ахматъ… посла къ великому князю Московскому послы своя, по старому обычаю отецъ своихъ и зъ басмою, просити дани и оброки за прошлая лета. Великий же князь ни мало убояся страха царева и, приимъ басму лица его и плевав на ню, низлома ея, и на землю поверже, и потопта ногама своима, и гордыхъ пословъ его всехъ изымати повеле, пришедшихъ къ нему дерзостно, а единаго отпусти жива, носяща весть къ царю, глаголя: "да яко же сотворилъ посломъ твоимъ, тако же имамъ и тебе сотворити, да престаниши, беззакониче, отъ злаго начинания своего, еже стужати". Царь же слышавъ сия, и великою яростию воспалися о семъ, и гневомъ дыша и прещениемъ, яко огнемъ и рече княземъ своимъ: "видите ли, что творить намъ рабъ нашъ, и како смеетъ противитися велицеи державе нашеи, безумныи сеи". И собрався (в) Велицеи Орде, всю свою силу Срацынскую… и прииди на Русь, къ реце Угре…»[1550]
1548
ПСРЛ. Т. XXIV. Типографская летопись. М., 2000. С. 191; Там же. Т. VI. Вып. 2. Софийская вторая летопись. Стб. 175.
1549
В настоящее время известно 270 списков Казанского летописца (см.:
1550
ПСРЛ. Т. XIX. История о Казанском царстве (Казанский летописец). М., 2000. Стб. 6–7, 200–201.