Единственный случай, относящийся к 1723 г., по-видимому, был незначительным, и сведения о нем скупы. В Вологодской провинции был арестован нищий Алексей Радионов, как пишет С. М. Соловьев, польского происхождения, который выдавал себя за царевича Алексея и был признан сумасшедшим.[338] Казалось бы, перед нами индивидуальный патологический случай, однако даже сознание сумасшедших обычно по-своему связано с той эпохой, в которую они живут. Так было и в случае с А. Радионовым. Ожидание «избавителя» было очень напряженным. В том же 1723 г. в Пскове объявился самозванец, который назвался «царским братом». Звали его Михаилом Алексеевым и был он монахом Псковского Печерского монастыря. Он рассказывал о себе, что царь Алексей Михайлович посадил его якобы на царство в Грузинской земле, а потом он был генералом в Преображенском полку. Появление самозванца — «царева брата» — сопровождалось толками: «Явился брат, скоро явится и царевич Алексей Петрович».[339]
Характерно здесь своеобразное отражение русско-грузинских отношений последних десятилетий XVII — начала XVIII в., в рассмотрение которых мы входить не будем. Не ясно, называл себя самозванец вымышленным именем Михаила Алексеевича или именем какого-нибудь из действительных братьев Петра — Федора или Ивана. В первом случае возникает вопрос, не следует ли связывать этот факт с донским эпизодом 1683 г., где фигурировал некий неопределенный «князь Михаил», который должен явиться и спасти народ?
В том же 1723 г. велось следствие еще по одному вологодскому делу, начавшемуся с извета на протодьякона соборной церкви, говорившего, что «государь у нас… не подлинный».[340] В 1721 г. Тайная канцелярия заинтересовалась чернецом Фегностом, называвшим себя «царем» и «прямым царем».[341] В 1722 г. некто Завесин в Воронеже говорил: «Я-де холоп государя своего Алексея Петровича и за него голову свою положу, хотя-де меня и распытать».[342]
Несколько раньше, в 1719 г., по сведениям Тайной канцелярии сторож Благовещенского собора в Кремле говорил жильцу Монтатенову: «Как-де будет на царстве наш государь царевич Алексей Петрович, тогда-де государь наш царь Петр Алексеевич убирайся, и прочие с ним, и смутится народ: он-де, государь, неправо поступил к нему, царевичу».[343] Протокольная запись не очень ясна. Сторожу, несомненно, было известно, что между Петром и Алексеем что-то произошло. Вместе с тем Алексей жив и на него возлагаются недвусмысленные политические надежды в случае его воцарения, при нем будет все не так, как при Петре (К).
Все эти разнообразные по своему характеру факты имеют много общего и свидетельствуют о том, что, с одной стороны, ожидание «избавителя» продолжало нагнетаться и, с другой стороны, в качестве одного из «избавителей» все время назывался царевич Алексей.
Итак, в конце XVII в. и в первые два десятилетия XVIII в. отмечается параллельное развитие двух легенд, тесно связанных друг с другом генетически и идеологически. Как мы видели на примере предыдущих этапов развития русских народных легенд о царевичах (царях)-«избавителях», для возникновения подобных легенд необходимо признание правящего царя «неистинным», «неприродным», «непрямым». Народное сознание не способно расстаться с чисто феодальным, средневековым представлением о справедливости и благости царя (т. е. признанием его надсоциальной и доброй силой). Поэтому оно ищет малейшую возможность приписать свои несчастья царскому окружению. Это особенно легко удается в годы, когда рядом с царем оказывается фигура реального правителя типа Бориса Годунова, Филарета, Морозова и т. д. или когда царь молод, как это было в ранние годы царствований Михаила, Алексея, Федора, Петра, Ивана. Однако, на каждом из этапов истории, то медленнее, то быстрее, обнаруживается связь царя с феодальным классом, поработившим трудовые массы крестьянства и меньшого посадского люда. В этой ситуации народному сознанию, не способному еще вырваться из пут традиционной царистской доктрины, остается единственная возможность объяснения — царь не истинный! В начале XVII в. такое объяснение давалось легко. «Корень» Ивана Грозного прекратился, и на троне оказались «непригодные» цари — Годунов, потом Шуйский. В годы правления Романовых такой вариант исключался — и Алексей, и Федор, и Петр были с точки зрения вотчинного права «природными» царями. Поэтому начинают циркулировать слухи о подмене Филарета, Михаила, Алексея и, наконец, Петра, а прототипами легендарных царевичей-«избавителей» оказываются царские сыновья — Алексей и Симеон Алексеевичи, Алексей Петрович. В годы разинского движения легенда рисовала вымышленное продолжение биографии умершего царевича Алексея Алексеевича, доводя ее до чаемого конфликта царевича с царем. Этот конфликт оправдывал восстание и поход на Москву для свержения царя. Эта легенда обрела и специфический церковный дублет в образе патриарха Никона, якобы сопутствующего разинцам.
338
340