Хотя и медленно, и только некоторой частью, но наш народ идет к ним. Бесспорным указанием на постепенное освобождение народа от связывающих его суеверий, и несомненным приобретением текущего времени является то, что число кликуш с каждым годом уменьшается [414]. В местах, где прежде и не так давно, не было села, деревни без одной или нескольких кликуш, теперь их часто нет совсем или они меняют свой прежний тип, из неистовствующих и буйно кричащих превращаясь в «тихопорченых» и «тихомольных».
Современное состояние народной медицины, со всем кругом понятий в этой области, невольно напоминает состояние европейской мысли в средние века, до появления положительного (индуктивного) метода мышления (Бэкон Верулямский, XVI ст.). Она также отвлеченна, также мало считается с жизнью, природой и также нередко исходной точкой ее развитая, как и в средневековой схоластической мысли, являются не опыт и наблюдение, а общие и предвзятые идеи и положения или создаются самые широкие обобщения на основании лишь немногих частностей. О таком направлении и характере народного мышлении весьма наглядно свидетельствуют те отвлеченные воззрения народа на болезни, которые создают суеверную терапию и профилактику и являются источником также многих других отживших аномалий народной жизни. Предвзятая и твердо укоренившаяся мысль о каких-то крючках и затворах при родах, будто бы мешающих выходу ребенка, ведет к целому ряду самых нелепых и мучительных приемов для роженицы, вера в возможность вхождения беса в человека роковым образом приводит к кликушеству, а несуществующее отношение между применяемым средством и болезнью, в виде простой аналогии, однородности названий, соответствия места и времени, внешнего сходства и самых отдаленнейших признаков, кажется крестьянину достаточным основанием для применения доброй половины его лечебных средств [415].
Если бы западно-европейская мысль, пользуясь индуктивным методом мышления [416], не обратилась к исследованию природы и жизни, между русской народной медициной и медициной западной была бы лишь количественная и частичная разница, теперь же отличие между ними заключается в том, что одна из них является практически и экспериментально-реальной, другая, за исключением лишь небольшой своей части, остается отвлеченно-идеальной и, благодаря этой крайней отвлеченности, иногда делается даже уродливой.
Поднявшись сразу до высоты всегда столь приятных и всерешающих общих положений и явившись стройной системой, где, хотя и неверно, все так объяснено и понятно, русская народная медицина, под влиянием неблагоприятных исторических условий, останавливается в своем дальнейшем поступательном развитии и очень мало меняется под влиянием тех новых идей, которые начали проникать в народную жизнь в последние 35–40 лет, со времени реформ императора Александра II. Здесь имеет значение не только краткость протекшего времени, но и то, что идеи и выводы западно-европейской науки проводились, большею частью, уже в готовом виде, в форме различных санитарных требований и мероприятий, в виде тех или других предлагавшихся народу лекарств, врачебных приемов, операций и пр., – всего чаще без всякого их внутреннего освещения. Нисколько поэтому не мудрено, что народ, оставшись при своих прежних отвлеченных воззрениях на природу, жизнь и само происхождение болезней, это новое подчинил своим прежним воззрениям и вот почему он, признавая научную медицину, как реальный и полезный факт, в своих взглядах на действие лекарств, на те болезни, где они могут или не могут помогать, на их дозы и время приема, на операции, больницы и врачей, в массе, очень часто остается верным своим старым воззрениям. По этой же причине так много среди нашего народа давно отживших и самых нелепых и вредных суеверий, и так мало разумных знаний, даже таких элементарнейших, какие составляют основу здоровья и касаются значения чистоты, пищи и воды.
Таким образом, возникает в высшей степени трудный для практического осуществления вопрос о коренном изменении самых основ народного мышления, всего строя понятий народа в данной области и даже до некоторой степени самого его мировоззрения.
Едва ли, однако, нужно говорить о том, что достижение подобной задачи невозможно путем одного только простого отрицания или путем применения какой-либо заимствованной западно-европейской идеи, теории или голой системы. Изменить мировоззрение народа можно только мелкой и кропотливой работой, постепенным и преемственным воспитанием его в течение целого ряда, поколений, путем школы и жизни, последовательно снимая те исторические наслоения, из которых оно образовалось и не производя в понятиях и воззрениях народа радикальной ломки. Действуя иначе, можно только разрушить это мировоззрение, не заменив его иным, т. е. не дав взамен народу ничего. Как бы ни было примитивно, подчас даже нелепо и уродливо это мировоззрение, с точки зрения народа, оно ясно и последовательно и отнять у него это мировоззрение, значит, лишить его внутреннего содержания, его духовного «я». Разрушая же лишь постепенно предрассудки народа, начиная с тех, которые всего больше мешают истинному пониманию вещей и наиболее вредны для здоровья и в жизни, и давая, взамен их, действительные, фактические и полезные знания, начиная с самых элементарнейших, мы изберем тот последовательный путь, которым шла в своем развитии Западная Европа, и, вместе с теме, фактически дадим народу и сообщим ему тот метод мышления, который создал силу и просвещение народов Запада [417].
Говоря о необходимости освобождения народа от подавляющих его суеверий, мы неизбежно должны коснуться религии, так как многие из них носят религиозный характер и связаны с религией. Но было бы большой ошибкой в происхождения их винить религию. Едва ли не большинство этих суеверий имеют древнейшее, дохристианское происхождение, многие, по преимуществу те, источником которых является грубая вера в бесов, в церковном смысле этого слова, были вполне неизбежны для своего времени, очень многие свидетельствуют лишь о невежестве и непонимание народом религиозных истин в их чистом виде и, наконец, немалое число их обязано своим происхождением духовенству прежнего времени, часто такому же невежественному и суеверному, как сам народ. Церковь может только желать очищения религиозных понятий народа от примеси суеверий и лишь стремиться к тому, чтобы сделать веру его светлой и чистой. Не касаясь существа религии, мы скажем только, что этот тысячелетний устой дал нашему народу и государству слишком много: он помог сохранить народность и язык под вековым татарским игом, поднимал и возвышал дух народа в тяжелые минуты других исторических испытаний и, главное, сохранил среди них живую народную душу. Если наш народ, при своей меньшей культурности и несмотря на внешнюю, иногда даже грубую оболочку, проникнут большим гуманизмом и меньшею эгоистичностью, чем, напр., представители тевтонской или англосаксонской расы, то этими качествами, выражающими собой действительный дух христианства, он всецело обязан последнему. Смягчив грубую натуру скифа, христианство никогда потом, даже в моменты наибольшего исторического огрубения, не ожесточало у нас души народа: оно не разводило, ad majorem Dei gloriam[418], инквизиционных костров для еретиков, не преследовало, не подвергало пыткам и не сжигало душевно-больных и сумасшедших, чем ознаменовали себя XV, XVI и XVII вв. Западной Европы. Содействовав в то же время выработке семейственных и общественных основ, христианство, без сомнения, составляет все то лучшее, что есть в жизни нашего народа. Вот почему, разрушая суеверия и внедряя разумные понятия, было бы преступлением против народа колебать его религиозные устои: наш русский человек, даже окультуренный, но потерявший Бога и освободившийся от заветов религии, необыкновенно легко теряет всякую нравственность и совесть и, как это мы видим на многочисленных примерах современности, часто превращается в зверя. Так, извращение и утрата истинного религиозного чувства народом, постепенно терявшим те элементы культурности, которые заключались в его первоначальных религиозных верованиях и не заменявшим этих элементов другими, им равноценными, мало по малу, привели его к тому нелепому и отталкивающе-грубому, чего свидетелями мы были на многих страницах этой книги.
414
Владимирск., Ярославск., Ннжегородск., Саратовск., Костромск., Вологодск. и Вятская гг.
415
Береза имеет отношение к белям, запор к «опору», золото – к золотухе, янтарь и уснувшая, пожелтевшая щука – к желтухе, сырая тертая свекла к кровотечению, куры к куриной слепоте, змеиный выползень к занозе, вьюн к падучей и т. д. Такой же источник народного мышления имеют приемы перепекания и перерождения младенца, стрельба из ружей и окатывание водой яиц и замков при родах, убеждение, что ребенок может запутаться в кишках и задушиться, если беременная переступит через вожжи, что у него сделается грыжа, если мать будет носить в фартуке щепки и т. д., и т. д.
417
Преобладание у нас теоретических и общих идей, в ущерб точным и фактическим знаниям, показывает, что от отвлеченно-схоластического направления, завещанного историей, до сих пор не вполне освободилась и наша русская интеллигентная мысль. Предпочитая, взамен приобретения детальных и точных знаний, общие положения, она совершает ту же ошибку, какая принадлежала средневековой европейской мысли до Бэкона. Немец, нисколько не более, если не менее даровитый, чем русский, но наиболее освободившиеся от недостатков априорного мышления, потому представляется часто более основательным и разумным и в науке, и в жизни берет перевес над русским, что и науку, и дело он, действительно, изучает, последовательно и точно наблюдает и узнает факты, мелочи, детали и уже только потом обобщает, тогда как русский, чаще всего, старается только «понять» и схватить предмет «вообще» и также вообще отрицает. Очень легко подчиняясь по этой причине разного рода авторитетам и связывая себя той или другой, получающей господство идеей, русский интеллигентный человек очень часто обнаруживает такую же мечтательность и такое же отсутствие действительной свободы и самостоятельности мысли, как и наш простой народ.