– Я представляю… – усмехнулась Таня, с высоты своего роста наблюдая поверх седой головки Элизабет за движением туристов через таможенный досмотр багажа и ручной клади. Та, которая ее интересовала – молоденькая девушка с болезненно-невыспавшимся лицом, – была еще далеко, в конце группы.
– А у этой леди, которая из Нью-Джерси, у нее чемодан с наружными карманами, – продолжала Элизабет. – И в этих карманах у нее была какая-то мелочь – жевательные резинки, бритвенные лезвия, тени для век. Ничего нету! Представляешь?!
– Это могли украсть и в Брюсселе… – отмахнулась Таня.
– Ты думаешь? – поправила очки Элизабет. – Да… Тут неплохо. Вполне приличный вокзал. Посмотри, как декорирован потолок. Прямо орга́н!
Потолок аэровокзала был декорирован обрезками каких-то труб, и только пылкое воображение Элизабет могло усмотреть в этих трубах сходство с орга́ном, но именно в этом и была вся Элизабет – она чутко, как камертон, улавливала малейшие изменения настроения подруги и тут же подлаживалась к ней, легко сменив свою антисоветскую, у Тани же и перенятую направленность на новое, излучающееся теперь от Тани положительное восприятие всего русского…
– Вы из США? Турагентство «Золотой полет»? – вдруг раздалось издали.
Туристы обернулись. Прямо на них набегал невысокий круглощекий кареглазый мужчина лет тридцати пяти – сорока в короткой распахнутой дубленке, мохеровом шарфе и пыжиковой шапке-ушанке. Проехав своими меховыми ботиночками по натертому мраморному полу, он все же сумел затормозить в полуметре от туристов.
– Да? Туристическое агентство «Золотой полет»? Двадцать восемь человек? Правильно?
– Да, сэр… – сказала Элизабет.
– Меня зовут Олег Петров. Я ваш переводчик и гид. Добро пожаловать в Москву! Надеюсь, перелет вас не утомил… – по-английски он говорил совершенно свободно, с летуче-легким британским акцентом, а когда он улыбнулся, его округлое лицо с пухленьким женским подбородком осветилось и сделалось привлекательным, точнее – безмятежным. Казалось, одно присутствие такого лица должно снимать напряжение и сглаживать конфликты. Наверно, потому Элизабет тут же, углядев в нем родственную душу, протянула ему руку:
– Я – Элизабет Воленс. Как это мило, что вы нас встречаете! А то мы стоим и не знаем, что делать. Я ужасно боюсь незнакомых мест…
– О, у нас в стране вам нечего бояться! – улыбнулся Олег.
– Моя подруга всегда преувеличивает свои страхи, – усмехнулась Таня.
– А где ваши остальные? – быстрым взглядом обежал группу Олег. – Еще на таможне? Неужели? Пойду им помогу! Ждите меня здесь, пожалуйста! Никуда не отходите, через десять минут мы едем в Москву!
Таня недоверчиво посмотрела ему вслед. С момента прилета прошло уже два часа, за окнами аэровокзала стало светать, а через таможенный досмотр багажа прошла разве что половина пассажиров их «боинга». Эти русские таможенники не только просвечивали каждый чемодан, баул или сумку в специальном ящике, который демонстрирует все металлические внутренности вашего багажа вплоть до пуговиц или булавок, но и рылись в них руками, извлекали вокеры и прочую радиоаппаратуру, журналы «Плейбой» и «Пентхауз», Библии и все отстальные книги…
Но с появлением Олега Петрова дело действительно пошло быстрей – он проскочил в таможенный зал, крикнул там громко, по-хозяйски: «Golden Flight, Golden Flight!!!»[7] и, словно курица-наседка, тут же собрал восемь отставших туристов своей группы (среди них была и худенькая Джуди Сандерс, за которой так внимательно наблюдала издали Таня Гур) и повел их к неработающей таможенной стойке, за которой не было никакого таможенника. Там, у стойки, он их оставил, убежал куда-то во внутреннее помещение и тут же появился с таможенником, который стал быстро и бегло проверять вещи американцев – так, словно ему и дела не было до того, сколько в их чемоданах Библий или журналов «Пентхауз». Но даже в этой очереди Джуди стояла последней. И Таня мысленно усмехнулась. Девочка действует точно по инструкции! Такую бледность на лице и такие болезненно-воспаленные глазки невозможно имитировать косметикой, а можно получить только, если внушить себе, что ты и на самом деле бледная немочь, студенточка-лингвистка, увядающая над русской премудростью в лингафонных кабинетах и библиотеке Нью-Йоркского университета. Да, еще там, в Нью-Йорке, Таня распорядилась: Джуди нигде, никогда, ни разу за всю поездку не обнаружит их прежнего знакомства, будет всегда держаться особняком. И в этом случае, даже если у Тани будут в России какие-то осложнения из-за ее русского, княжеского происхождения, это не помешает Джуди выполнить то, ради чего она и летит в Москву. И не только она, все они, все трое – Таня, Элизабет и Джуди…
– А русские женщины красятся? Я слышала, что это запрещено… – сидевшая на переднем сиденье автобуса высокая сорокалетняя жительница Нью-Джерси – та самая, у которой из кармашка чемодана исчезли жевательные резинки и тени для век, – откровенно кокетничала с переводчиком. Она ужасалась русским морозам так, словно в своем Нью-Джерси никогда не видела снега, спрашивала о мелькавших за окнами машинах, о сексе в России.
– Что за чушь! – улыбнулся гид. – Ну, как можно запретить женщине краситься?! Было бы чем! – и, посерьезнев, он сказал в микрофон: – Леди и джентльмены! Вы приехали в страну, которая отличается от всего виденного вами до сих пор. Но это не зверинец, здесь живут такие же люди, как везде! Прошу вас, забудьте о той лживой информации, которой вас напичкали ваши телевидение и газеты. У нас еще немало недостатков, но сейчас мы сами говорим о них громче и откровенней, чем даже «Вашингтон таймс». Перед вами, господа, живая и интересная страна, в которой сейчас происходят поразительные процессы. Смотрите и делайте свои выводы сами! Мы не прячем теперь ничего…
Но Таня и без его совета уже давно прилипла лицом к окну. То, что она видела, ошеломляло ее. Конечно, она давно читала, что Москва разрослась, что здесь построено много новых домов, но то было какое-то внешнее, словно бы постороннее знание, а внутренне она была уверена, что летит в свою старую Москву, которую большевики наверняка превратили за эти семьдесят лет в какие-нибудь полуруины наподобие тех жутких районов Бронкса, куда завез ее однажды по ошибке какой-то таксист-пуэрториканец. Впрочем, даже если бы в Москве оказалось не так ужасно, как в Бронксе, она бы тоже приняла это как должное – ведь должны же большевики хоть как-то поддерживать жизнь в стране…
Однако то, что она видела сейчас сквозь широкое окно комфортабельного автобуса чешского производства, категорически не совмещалось с ее представлениями о коммунистическом концлагере по имени «СССР». Огромные, неохватные взглядом жилые массивы из новых двенадцати- и шестнадцатиэтажных светлых домов стояли по обе стороны прямого шестирядного шоссе. Такие пригороды Таня видела в Европе, в рабочих районах Парижа, но даже там, в Париже, такие двенадцати- и шестнадцатиэтажные дома стоят тесно и кучно из-за дороговизны на землю, а здесь – простор, какие-то заснеженные парки, снова жилые дома, школы, троллейбусы, стадион, и опять – парк, а за ним очередная панорама белоснежных домов, и все это – в розово-морозном окладе дрожащего марева восходящего за лесом солнца, все это искрится в солнечных лучах, словно тихо звенит инеем, чистым воздухом… Господи, да Россия ли это?!..
– Посмотрите направо, – звучал в автобусе голос гида. – Перед вами Северный речной вокзал. В центре этого ажурного сооружения – башня со шпилем из нержавеющей стали. На ее вершине сияет пятиконечная звезда – одна из тех, что украшали кремлевские башни. Но не кажется ли вам, что здание этого речного вокзала напоминает стоящий у причала теплоход? Так задумывал его архитектор в 1937 году…
Элизабет взяла Таню за руку и подбадривающе сжала ее. Она видела, с каким лицом и как неотрывно смотрит Таня в окно и, кажется, вовсе не слышит, что говорят вокруг. И ей захотелось сказать что-то Тане, развеселить ее или даже заплакать от умиления перед величественной, как ей казалось, минутой встречи подруги с родиной. Но она боялась, что Таня разозлится или еще хуже – вдруг заплачет сама. Элизабет никогда не видела, чтобы княгиня плакала – даже там, в том флоридском госпитале в Сарасоте, где они познакомились два года назад, в день смерти Таниного мужа. Да, даже тогда эта суровая, властная княгиня не плакала, а просто брякнулась посреди вестибюля на пол, потеряла сознание и провалялась в госпитальной палате больше недели. А потом встала и с сухими глазами, без слез поехала на кладбище к могиле мужа…