Часа через три очнулся волк, голову так и ломит ему от боли. Стал он думать: проглотил ли он козла или нет? Думал-думал, гадал-гадал:
— Коли бы я съел козла, у меня брюхо было бы полнехонько. Кажись, он, бездельник, меня обманул! Ну уж теперь я буду знать что делать!
Сказал волк и пустился к деревне; увидел свинью с поросятами и бросился было схватить поросенка, а свинья не дает.
— Ах ты, свиная харя! — говорит ей волк. — Как смеешь грубить? Да я и тебя разорву, и твоих поросят за один раз проглочу.
А свинья отвечает:
— Ну, до сей поры не ругала я тебя, а теперь скажу, что ты большой дурачина!
— Как так?
— А вот как! Сам ты, серый, посуди: как тебе есть моих поросят — ведь они недавно родились. Надо их обмыть, обелить.
Вот пришли они к большой мельнице. Свинья говорит волку:
— Ты, кум, становись по ту сторону заставки[4], где воды нету, а я пойду и стану поросят в чистую воду окунать да тебе подавать.
Волк обрадовался.
«Вот, — думает, — добыча так добыча!»
Пошел серый дурень под мост, а свинья тотчас ухватила заставку зубами, подняла и пустила воду. Вода как хлынет и потащила за собою волка и начала его вертеть. А свинья с поросятами отправилась домой. Пришла, наелась и с детками на мягкую постель спать повалилась.
Узнал серый волк лукавство свиньи, насилу кое-как выбрался на берег и пошел с голодным брюхом рыскать по лесу. Долго издыхал он с голоду, не вытерпел, пустился опять к деревне и увидел — лежит около гумна какая-то падаль.
«Хорошо, — думает, — вот придет ночь, наемся хоть этой падали».
Нашло на волка неурожайное время, рад и падалью поживиться! Все лучше, чем с голоду зубами пощелкивать да по-волчьи песенки распевать.
Пришла ночь; волк пустился к гумну[5] и стал уписывать падаль. Но охотник еще с вечера его поджидал и приготовил для приятеля пару хороших орехов. Ударил из ружья, и серый волк покатился… Так и скончал свою жизнь серый волк.
ВОРОНА
Жила-была ворона, и жила она не одна, а с няньками, мамками, с малыми детками, с ближними и дальними соседками. Прилетели птицы из заморья, большие и малые, гуси и лебеди, пташки и пичужки, свили гнезда в горах, в долах, в лесах, в лугах и нанесли яичек.
Подметила это ворона и ну перелетных птиц обижать, у них яички таскать!
Летел сыч и увидал, что ворона больших и малых птиц обижает, яички таскает.
— Постой, — говорит он, — негодная ворона, найдем на тебя суд и расправу!
И полетел он далеко, в каменные горы, к сизому орлу. Прилетел и просит:
— Батюшка, сизой орел, дай нам свой праведный суд на обидчицу-ворону! От нее житья нет ни малым, ни большим птицам: наши гнезда разоряет, детенышей крадет, яйца таскает да ими своих воронят питает!
Покачал сизой орел головой и послал за вороною легкого, меньшого своего посла — воробья. Воробей вспорхнул и полетел за вороной. Она было ну отговариваться, а на нее поднялась вся птичья сила, все пичуги, и ну щипать, клевать, к орлу на суд гнать. Нечего делать — каркнула и полетела, а все птицы взвились и следом за ней понеслись.
Вот и прилетели они к Орлову жилью и обсели его, а ворона стоит посереди да обдергивается перед орлом, охорашивается.
И стал орел ворону допрашивать:
— Про тебя, ворона, сказывают, что ты на чужое добро рот разеваешь, у больших и малых птиц детенышей да яйца таскаешь!
— Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина, я только одни скорлупки подбираю!
— Еще про тебя жалоба до меня доходит, что как выйдет мужичок пашню засевать, так ты подымаешься со всем вороньем и ну семена клевать!
— Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина! Я с подружками, с малыми детками, с чадами, домочадцами только червячков из свежей пашни таскаю!
— А еще на тебя всюду народ плачется, что как хлеб сожнут да снопы в копны сложат, то ты налетишь со всем своим вороньем и давай озорничать, снопы ворошить да копны разбивать!
— Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина! Мы это ради доброго дела помогаем — копны разбираем, солнышку да ветру доступ даем, чтобы хлебушко не пророс да зерно просохло!
Рассердился орел на старую врунью-ворону, велел ее засадить в острог, в решетчатый теремок, за железные засовы, за булатные замки. Там она сидит и по сей день!
ЛИСА И МЕДВЕДЬ
Жила-была кума-Лиса; надоело Лисе на старости самой о себе промышлять, вот и пришла она к Медведю и стала проситься в жилички:
— Пусти меня, Михайло Потапыч, я лиса старая, ученая, места займу немного, не объем, не обопью, разве только после тебя поживлюсь, косточки огложу.
Медведь, долго не думав, согласился. Перешла Лиса на житье к Медведю и стала осматривать да обнюхивать, где что у него лежит. Мишенька жил с запасом, сам досыта наедался и Лисоньку хорошо кормил. Вот заприметила она в сенцах на полочке кадочку с медом, а Лиса, что Медведь, любит сладко поесть; лежит она ночью, да и думает, как бы ей уйти да медку полизать; лежит, хвостиком постукивает да Медведя спрашивает:
— Мишенька, никак, кто-то к нам стучится?
Прислушался Медведь.
— И то, — говорит, — стучат.
— Это, знать, за мной, за старой лекаркой, пришли.
— Ну что ж, — сказал Медведь, — иди.
— Ох, куманек, что-то не хочется вставать!
— Ну, ну, ступай, — понукал Мишка, — я и дверей за тобой не стану запирать.
Лиса заохала, слезла с печи, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку и ну починать кадочку; ела, ела, всю верхушку съела, досыта наелась; закрыла кадочку ветошкой, прикрыла кружком, заложила камешком, все прибрала, как у Медведя было, и воротилась в избу как ни в чем не бывало.
Медведь ее спрашивает:
— Что, кума, далеко ль ходила?
— Близехонько, куманек; звали соседки, ребенок у них захворал.
— Что же, полегчало?
— Полегчало.
— А как зовут ребенка?
— Верхушечкой, куманек.
— Не слыхал такого имени, — сказал Медведь.
— И-и, куманек, мало ли чудных имен на свете живет!
Медведь уснул, и Лиса уснула.
Понравился Лисе медок, вот и на другую ночку лежит, хвостом об лавку постукивает:
— Мишенька, никак, опять кто-то к нам стучится?
Прислушался Медведь и говорит:
— И то, кума, стучат!
— Это, знать, за мной пришли!
— Ну, что же, кумушка, иди, — сказал Медведь.
— Ох, куманек, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать!
— Ну, ну, ступай, — понукал Медведь, — я и дверей за тобой не стану запирать.
Лиса заохала, слезла с печи, поплелась к дверям, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку, добралась до меду, ела, ела, всю середку съела; наевшись досыта, закрыла кадочку тряпочкой, прикрыла кружком, заложила камешком все, как надо, убрала и вернулась в избу.
А Медведь ее спрашивает:
— Далеко ль, кума, ходила?
— Близехонько, куманек. Соседи звали, у них ребенок захворал.
— Что ж, полегчало?
— Полегчало.
— А как зовут ребенка?
— Середочкой, куманек.
— Не слыхал такого имени, — сказал Медведь.
— И-и, куманек, мало ли чудных имен на свете живет! — отвечала Лиса.
С тем оба и заснули.
Понравился Лисе медок, вот и на третью ночь лежит, хвостиком постукивает да сама Медведя спрашивает:
— Мишенька, никак опять к нам кто-то стучится?
Послушал Медведь и говорит:
— И то, кума, стучат.
— Это, знать, за мной пришли.