…При том исчислении, которое принято нами к рассмотрению, за войском Мамая должно было следовать 100 тыс. повозок. Это по каким же дорогам, по скольку в ряд? Для московского войска понадобилось бы также не менее одной телеги для перевозки оружия и продовольствия на пять конных воинов и одной на три пеших. Оставим все 150 тыс. конными. Стало быть, потребовалось бы 30 тыс. телег. Каждая телега с лошадью занимает около 6 м в длину. Это если поставить голову одной лошади над впереди идущей телегой. А интервалы, а переправы, а заторы на узких лесных дорогах? Даже по две в ряд телеги должны были занять не менее 90 км в длину. Это же неуправляемые массы. <…>
Нет! Для того, чтобы разобраться, что произошло на Куликовом поле, нам прежде всего придется категорически отказаться от гигантских чисел»[591].
Казалось бы, комментарии излишни… Но остается без решения другой, гораздо более важный для нас вопрос: зачем автору повести понадобилось заведомо недостоверное уточнение? Ответа на него пока никто не дал. А жаль…
Впервые из пространной редакции повести мы узнаем о том, где непосредственно находился Дмитрий Иванович во время битвы и чем он был занят:
«…Самому же великому князю Дмитрию Ивановичу бяше весь видети доспех его бит и язвен, но на телеси же его не бысть раны никоеа же. А бился с татары в лице, став напереди на первом суиме. О сем убо мнози князи и воеводы глаголаху:…Княже господине, не ставися напереди битися, но назади или на криле, или инде в опришнем месте. Он же отвещева им:…Да како аз взглаголю братия моя, потягнем вкупе с одиного, а сам лице свою почну крыти или хоронитися назади. Но яко же хощу словом, тако же и делом напереди всех и пред всеми главу свою положити за свою братию и за вся христиане, да и прочи то видевши, примут с усердием дерзновение. Да яко же рече тако и створи, бяше бо ся с татары тогда, став напереди всех, а елико одесноую и ошуюю его множество вои его битых, а самого же вкруг оступиша, акы вода многа обаполы, и много ударения ударишася по главе его и по плещема его, но от всех сих Бог заступил его в день брани и щитом истинным и оружием благоволения осенил есть над главою его, и десницею своею защитил его, и рукою крепкою и мышцею высокою Бог избавил есть, и укрепивыи его тако промежи многими ратными цел схранен бысть…Не на луки бо мои уповаю, и оружие мое не спасет мене[592]. Яко же речь Давид пророк:…Вышнего положи еси прибежище, твое не придет к тобе, зло и рана не приступит к телеси твоему, яко Ангелом своим заповесть о тебе, схранит тя в всех путех твоих, и не убошеся от стрелы, летящия в день»[593]
Впоследствии, как мы увидим, этот вполне ясный мотив божественного спасения князя приобретет несколько странные очертания…
Еще одно уточнение касается выбора даты битвы. Обращаясь к брату своему Володемеру Андреевичю и всем князем рускым, и воеводам великым, Дмитрий Иванович непосредственно накануне битвы говорит:
«…Приспе, братие, время брани нашея, прииде праздник Пречыстые Богоматери Царици Богородици и всех небесных чинов, госпоже присно всея вселеныя и честнаго Ея Рожества. Аще оживем, Осподиви оживем, аще ли умрем за миро с, Господеви есмы»[594].
Очевидно, дата эта, по мнению летописца (а скорее всего, и по мнению самих участников битвы, к таким вопросам в древней Руси относились, как мы помним, весьма серьезно), не была случайной. Эта тема получит в дальнейшем особое развитие.
Наконец, хотелось бы остановиться и еще на одном моменте. Рассказывая об обстановке в войске Дмитрия Ивановича непосредственно перед началом сражения, автор повести замечает:
«…Мнози же небывалци видевши то и устрашишася, и живота отчаявшеся, а не помянуша, яко же мученици глаголаху друг к другу:…Боатие, потерпим мало, зимая рано раи сладок и страстен меч, но сластию венчание»[595].
Перед нами, казалось бы, знакомый призыв к спасительному мученичеству. Однако теперь речь идет о смерти тех,
«…иже крепко побишася со иноплеменники и мужьскы, и храбровавши, дерзнуша по Бозе и за веру христиьаньскую»[596]
Общая характеристика рассматриваемого текста, однако, будет неполной, если не учесть важного наблюдения, сделанного в свое время Я. С. Лурье:
«…Важнейшей идеей протографа CIHIV[597] была идея объединения русских сил для борьбы против внешних врагов. Не менее характерна для этого свода другая тема: резкое осуждение…братоненавидения внутренней борьбы между князьями, облегчающей успехи…поганым. <…> В повести о Куликовской битве главной отрицательной фигурой оказывался…поборник бесер-менский…новый Святополк Олег Рязанский (в рассказе свода 1408 г., служившем источником для повести, осуждения Олега не было); в слове о житии Дмитрия умирающий князь призывал своих потомков иметь…мир и любовь межи собой и грозил им бедами в случае нарушения этой…клятвы.
591
Шахмагонов Ф.Ф. Куликовская битва русского народа. Опыт реставрации исторического события//Бригантина: Сб. рассказов о путешествиях, поисках, открытиях. М., 1980. С. 11–13.
592
Перед нами цитата из Псалтири: Боже, Царь мой! Ты — тот же; даруй спасение Иакову. С Тобою избодаем рогами врагов наших; во имя Твое попрем ногами восстающих на нас: ибо не на лук мой уповаю, и не меч мой спасет меня; но Ты спасешь нас от врагов наших, и посрамишь ненавидящих нас (Пс 43:58).
593
Данная цитата хорошо демонстрирует,
597
Речь идет о гипотетическом протографе Софийской первой (CI) и Новгородской четвертой (HIV) летописей своде 1448 г.