Общий исторический смысл этого движения состоит в том, что оно было одним из первых проявлений общественной инициативы, или самодеятельности, и вместе одним из многих фактов европейского влияния, начавшего сильно действовать на русскую жизнь, в особенности с Петра Великого. Эта общественная инициатива была совершенно последовательным результатом реформы; это было доказательство, что реформа действительно возбудила умственную жизнь в самом обществе, которое стало искать себе деятельности в силу тех новых понятий, какие были принесены преобразованием. Общество начало выходить из того патриархального периода, где оно совершенно подчинялось государству, где безраздельное господство последнего держалось средневековой патриархальностью понятий, общих и самой власти, и всем классам нации. Новая улучшенная жизнь, начавшаяся с реформой, естественно возбуждала новый разряд понятий, которые по необходимости расходились с патриархальными преданиями, новые нравственные представления, которые не были знакомы старой жизни. В обществе являются признаки самосознания; оно перестает видеть за собой одно только служебное назначение, начинает чувствовать потребность и обязанность самостоятельной деятельности. Это новое возбуждение выразилось главным образом возникновением новой литературы и масонским движением. И то и другое были собственным делом общества, где оно само отыскивало себе цели и образцы, употребляло свой труд материальный и нравственный, стремилось к национальному благу своими путями. Впоследствии оказалось и у нас, что стремления общества не совпадали с данной формой государства, – последнее вообще упорно поддерживало старые традиции власти, но на первое время общество не доходило и не могло дойти до этого сознания: его собственные труды только что начинались, оно ставило первые элементарные вопросы общественной нравственности и не думало нисколько противиться существующим порядкам. Такой смысл имело первое масонство, которое даже в своих европейских источниках в числе первых своих принципов ставило полное повиновение предержащим властям, воле их оно подчиняло даже собственное существование. Но сама власть уже в это время заявила, впрочем, некоторую подозрительность. Тем не менее ложи, слишком невинные в этом отношении, продолжали существовать, и первые слабые признаки политической мысли можно уследить в них разве только за последние годы их существования в XVIII столетии.
Естественно было, что и самую форму новой деятельности общество заимствовало из Западной Европы; там взяло оно образцы для своей новой литературы; оттуда переняло масонские ложи. И в XVIII столетии, и теперь много говорили в осуждение этой подражательности; но эти осуждении совершенно забывают об истории. Невозможно было требовать, чтобы люди, только что покидавшие патриархальную грубость, в состоянии были производить оригинальные создания в умственной и нравственной области, чтобы они надолго не подчинились высшему развитию других народов. К сожалению, мы и до сих пор должны слишком часто убеждаться в том, что если не недостаток самостоятельных дарований, то недостаток простора общественных условий до сих пор держит русскую мысль и русскую литературу в состоянии бессилия, которое неизбежно продолжает ее подчиненность и незначительность в сравнении с независимыми литературами Европы. Признак развития и возникающей силы заключался, в первой половине XVIII столетия, уже в самом порыве к новому содержанию, а это содержание, по исторической неизбежности, не могло быть иное, как европейское.
Заимствование, выразившееся в масонстве, было не вполне удачно отчасти потому же, почему было неудачно и многое в заимствованиях литературы, хотя эта последняя и была ограничена внешними стеснениями, но всего больше ее недостатки происходили от ее собственного младенчества: ей не были под силу лучшие и смелейшие создания европейской мысли, вследствие низкого уровня образования. В масонском движении тот же недостаток образования дозволил войти многим худшим формам масонства и не давал возможности проникнуть и утвердиться лучшим, возбуждая против них подозрения и ненависть. Так пришло к нам строгое наблюдение, мартинизм, розенкрейцерство, но не имели места иллюминатство и другие более рациональные ветви масонства, развившиеся под влиянием «просвещения»[3]. Дело в том, что эти последние требовали большого умственного развития, больше духа критики относительно настоящего, более высокого развития нравственных идеалов.
Как ни было скромно русское масонское движение, оно вызвало в массе, по-видимому, сильную вражду. Франкмасон, в понятиях грубейшей массы общества, казался врагом религии и врагом общества; «фармазонство» стало синонимом какой-то злонамеренности, которую, впрочем, не умели ясно определить его противники. Эта ненависть была одним из многих проявлений того застоявшегося невежества, которое враждебно относилось ко всяким нововведениям; масонство в особенности своими странными формами возбуждало благочестивый страх людей, которые в его обрядах увидели не что иное, как служение Антихристу. Другого рода вражду испытывало масонское движение со стороны правительства. Так же как масса, правительство не могло вынести этого необычного движения в обществе, за которым не признавалось никаких прав на какую-либо самостоятельность. Оно смотрело сначала сквозь пальцы на заведение лож, на масонские собрания, потому что видело в этом только моду и забаву; но, как только оно стало подозревать в этом движении нечто серьезное и независимое, не могло простить ему этого и начало преследование, исполненное крайней нетерпимости. Его собственные опасения приписали деятельности Новикова политическую важность, которой она никогда не имела, и Новиков без всякого суда был заключен в крепость, все учреждения московского кружка были уничтожены…
3
В.В. Сиповский считает тайными иллюминатами Шварца и Новикова – едва ли, впрочем, его мнение достаточно убедительно. См. статью его: Новиков, Шварц и Московское масонство // Н.М. Карамзин. СПб., 1899. Возражение на это у В.И. Семевского в статье: Декабристы – масоны // Минувшие годы. 1908. № 2. (