Внимание большинства исследователей приковано к проблемам истории земледелия и ремесла – основных составляющих экономического базиса феодального общества. Промыслам, как правило, отводится роль второстепенная – подсобных или дополнительных отраслей производства. Этим как бы предопределяются их несущественная хозяйственная значимость и малый удельный вес в общем экономическом балансе. Здесь-то, по-видимому, и кроется опасность упрощенного понимания сложных явлений. Ведь натуральное, замкнутое хозяйство периода феодализма имело типичное для средневекового хозяйственного режима сочетание земледелия с домашними промыслами. Всё в нём было тесно связано между собой, сплеталось в единый клубок. В строгой последовательности сменяли друг друга циклы полевых и домашних работ. При всей своей патриархальности и неразвитости такое хозяйство являлось вполне рациональным организмом, если понимать под этим термином отсутствие всего лишнего, ненужного в повседневной жизни. Его конкретные формы, соотношения отдельных отраслей обуславливаются в каждом определенном случае трудовым опытом многих поколений. В иных районах в известное время года промыслы становились важнейшим и первостепенным делом. По словам М. Н. Тихомирова, рыбные и лесные богатства на севере и в центре России восполняли недостаток в хлебе[1]. Легко представить себе, в каком тяжелом положении оказывался крестьянин на исходе зимы – в начале весны, когда уже кончились запасы старого хлеба, а он не смог своевременно наловить впрок рыбы, набить дичи, собрать мед, грибы, ягоды… Поэтому, отнюдь не ущемляя ведущей роли земледелия, следует подчеркнуть комплексный характер средневекового крестьянского хозяйства. И промыслы занимали в нём далеко не последнее место.
Уже высказанные соображения заставляют нас более пристально взглянуть на историю промыслов. Однако у рассматриваемого вопроса есть и другая, не менее существенная сторона. Важно не только уяснить значение промыслов в древнерусской экономике, но и проследить путь их развития до времени зарождения товарного хозяйства и формирования местных рынков как главной предпосылки становления единого внутреннего рынка России.
В настоящей работе указанная задача не решается в полном объеме. Автор ограничил исследование одним, но, пожалуй, наиболее массовым из добывающих промыслов – рыболовством. В нашей историографии добыча рыбы не стала предметом специального изучения, хотя не раз отмечалось ее повсеместное распространение.
История рыбного промысла в Древней Руси, исследуемая под углом общих закономерностей развития трудовой производственной деятельности населения русских земель, представляется вполне самостоятельной проблемой. На современном этапе она завершилась созданием разветвленной рыбной промышленности, оснащенной новейшей техникой и занимающей десятки тысяч рабочих рук. Ее начало уходит вглубь тысячелетий, когда лов рыбы, несмотря на примитивные орудия, вместе с охотой и собирательством являлся экономической основой хозяйства. Между этими полюсами лежит длительный путь развития, многие фазы которого не попали в поле зрения науки.
Уступив ведущее место в экономике производящим способам ведения хозяйства – земледелию и скотоводству – рыболовство не исчезло, не выродилось в третьестепенную отрасль, а приняло качественно новые формы. Исследователи, изучающие социально-экономическое положение Руси в XVII веке, согласно фиксируют: наличие промысловых деревень и слобод, населенных специалистами-рыболовами; значительный процент профессионалов-рыбаков среди посадского люда; оживленную торговлю рыбой на городских рынках; всевозможные повинности, взимавшиеся рыбой феодалами с подвластных селений, и т. д.[2] Наглядным свидетельством большой ценности рыбных угодий служат актовые материалы и другие письменные источники, придирчиво регистрировавшие не только крупные водоемы, но и пруды, и мелкие лесные озёра. Поэтому вывод Г. Е. Кочина о том, что «рыба – важнейший продукт питания в Древней Руси, и продукция рыболовства занимала важное место в рационе ее населения, в том числе и господствующего класса», – кажется весьма обоснованным[3]. Однако картину, отраженную источниками времени сложения русского централизованного государства, нельзя механически перенести в более ранние эпохи. Исходные позиции наметившегося процесса скрыты внутри предшествовавшего периода – сложной и подчас малоисследованной истории Киевской Руси. Лишь привлечение самого широкого круга источников и прежде всего данных археологии позволит разобраться в этом вопросе.
2
См., напр.,