На следующий же день, опасаясь возвращения супруга — мессир Эд занимался тогда какой-то очередной мелкой войной (кажется, с епископом Ланским, с которым сеньор Куси разбирался за беглых сервов) — матушка пригласила гостя на охоту. Оба они понимали, что это значит. Из свиты они взяли с собою только верных тулузцев — те говорили по-французски не очень-то чисто, зато все время улыбались и понимали своего сеньора с полуслова, вполне прощая ему такую простую плотскую слабость перед долгим и многотрудным подвигом воздержания, каковым для него оказывалась женитьба. У моего маленького брата, Эда, была кормилица. Да-да, в отличие от меня, выкормленного грудью матери, мой брат питался молоком кормилицы — здоровой деревенской женщины, недавно похоронившей собственного грудного сынка. Может быть, размышляю я запоздало, отсюда и происходит моя особенная близость с матерью и недостаток взаимной любви между нею и Эдом? Кровные братья, мы с ним однако же не были братьями молочными; родство же его с матушкой ограничилось одним актом родов.
Итак, моего братика, тогда еще только учившегося говорить, оставили с кормилицей — в матушке он вовсе не нуждался, так как рос ребенком здоровым и крепким, независимым ни от кого и весьма сильным (женщинам уже было трудно поднимать его, почти трехлетка, на руки; даже кормилица не рисковала, и, продолжая кормление насколько возможно дольше — как советуют все деревенские знахарки — подставляла ему стульчик, чтобы он мог пососать ей грудь). Дома оставался тако же господин Амелен — насколько я понимаю, он и стал тем самым доносчиком, lauzengier[23], от которого произошли почти все мои детские несчастья. Но матушка вовсе потеряла голову. Я спросил ее, неужто она не знала, что радость не продлится вечно; неужто не боялась кары со стороны мужа (не говоря уж об опасности для души), не думала о возможности моего появления на свет (ах я, бедный грешник, себялюбец — и тогда искал, не подумает ли кто-нибудь обо мне!) Нет, отвечала она, качая головою. Мне было все равно, сынок, что будет после — прости меня, прости.
Теперь, когда я вырос и узнал силу подобных искушений, мне очень легко простить ее, милая моя. Куда легче, чем простить себя самого — так предоставлю же это моему Доброму Самаритянину, Господу моему.
Провансальские рыцари провели три веселых дня на охоте в нашем лесу. Лес у нас красивый, ты сама знаешь — густой и богатый, в нем порой и кабана можно поднять. Рыцари хорошо поохотились, а моя матушка со своим возлюбленным провели три дня и две ночи в охотничьем домике — я мог бы даже указать его тебе, будь в том хоть малейшая нужда. Очень радостно, как Тристан и Изольда в лесу Моруа, питаясь водой из ручья и взаимной любовью… И отличной ветчиной с вином, которого много захватили из дома, да еще один раз посылали кого-то из провансальцев в деревню за сыром и хлебом. Матушка рассказала — ох, как страшно и стыдно мне повествовать об этом тебе, будто раздеваться прилюдно, хотя, казалось бы, что бы мне с истории чужого греха… Матушка рассказала, как она просыпалась раньше своего любимого и смотрела подолгу на его усталое, смуглое лицо, как он ровно дышал, лежа на свернутом в подушку плаще. Такой красивый, сказала матушка, самый красивый. Лицо с закрытыми глазами, с отпечатавшимся на щеке плетением толстых нитей, со спутанной полосой черных волос, лежащей от виска к приоткрытому рту. Смотрела, пока он не проснется от взгляда, как будто хотела насмотреться на всю оставшуюся жизнь. И еще она сказала — когда он просыпался и тянулся к ней, со сна теплый и неосмысленный, не в силах окончательно разлепить глаза навстречу солнечным ниткам, протянувшимся из прорех в потолке, он называл ее «Бургинь». Видно, расплывчатое женское лицо, выплывающее из глубины любовного сна, вызывало в нем мысли о прежней жене. Но матушке моей все равно было, кто она для него; ей было важно только, кто таков он для нее. А граф Раймон для нее был — он сам, ее единственный возлюбленный, бедная моя матушка перепутала его с Господом, как это часто бывает у женщин. И если бы только у женщин…
23
«Клеветник», понятие из провансальской куртуазной культуры — персонаж, доносящий на влюбленных.