И головой ко мне склонись.
Есть три дороги впереди.
Ты их запомнить поклянись.
Когда Полли собиралась домой, она забыла картину у бабушки. Бабушка ей не напомнила. Размышляя об этом девять лет спустя, Полли подумала: конечно, бабушке не нравилось, что мистер Линн подарил ей картину, но дело все-таки не в этом. Скорее всего, бабушка, как и сама Полли, понимала: дома у Полли «Болиголову в огне» не место.
Дома были яркие обои в цветочек и такие же занавески. Задергиваешь занавески перед сном, и кажется, будто задвигаешь окна стенами.
А когда Полли наконец вспомнила про картину – уже поздно ночью, – то открыла рот и хотела заплакать. Но передумала. У мамы опять началась хандра – она стала молчаливая и напряженная и взрывалась от любого пустяка. Полли это понимала, хотя рядом не было папы и некому было предостеречь ее: «Тихо, а то Айви опять рассердится!» Мама сказала, папа ушел в рейс. Поэтому Полли закрыла рот и не стала закатывать сцену из-за забытой картины.
Началась школа. Кругом только и говорили, что о кострах и фейерверках, – все, кроме Нины, которая считала себя обязанной выделяться из толпы. Нина целыми днями твердила – мол, ее преследуют таинственные незнакомцы. Никто не понимал, верить ей или нет, а Полли – особенно.
– Ты только с ними не разговаривай, – посоветовала она, вспомнив бабушкин наказ.
– Ничего-ничего! – пригрозила Нина. – Я папе на них пожалуюсь!
От этого Полли ужасно захотелось, чтобы ее собственный папа вернулся домой. Она по нему скучала. В ту неделю она подолгу просиживала у Нины в гостях. Мама по-прежнему хандрила, почти не разговаривала и стала совсем скучная. У Нины было гораздо веселее. Стены все обшиты лакированным деревом, и пахнет пряностями. Нине разрешали разбрасывать игрушки где угодно, прямо на полу. У нее были и машинки, и трансформеры, и пистолеты, и «лего», и штук сто радиоуправляемых вездеходов. Почти у всех у них сели батарейки, но играть это ни капельки не мешало. Полли их обожала.
Парадокс заключался в том, что Нине гораздо больше нравились игрушки Полли. К вечеру пятницы ей уже до смерти надоело играть в машинки.
– А теперь пошли к тебе, – заявила она. – Хочу поиграть в твою швейную машинку и в кукол.
Полли сначала не согласилась, но Нина победила, сказав:
– Тогда я не буду с тобой дружить.
Они пошли. Нинина мама крикнула им вслед, чтобы Нина ни к кому не приставала и вернулась через час. Уже темнело, загорались уличные фонари. Нина обернулась через плечо, очки у нее блеснули оранжевым.
– За мной следят, – сказала она.
Похоже, ей это нравилось.
Полли уже сообразила, что Нина так играет.
И обрадовалась, ведь иначе было бы очень страшно, что кто-то преследует их в темноте.
– Сколько их там? – подыграла она Нине. – Двое, – ответила Нина. – Если это дядька, он сидит в машине и делает вид, будто он чей-то папа. А мальчишка стоит на той стороне и ничего не делает, только глазеет.
Они шли, пока не поравнялись с красным почтовым ящиком на углу улицы, где жила Полли. Нина понимала – Полли ей не верит.
– Я пожаловалась папе, – сообщила она, будто это что-то доказывало. – Утром он провожал меня в школу, и тогда дядька спрятался.
«Еще бы, – подумала Полли, – если он вообще есть». И все равно вздохнула с облегчением, когда бросилась по тропинке к собственной двери и, запыхавшись, ворвалась в дом.
Айви встретила их в прихожей с продолговатым пухлым конвертом в руках. Конверт она отдала Полли. Хандрила Айви по-прежнему.
– Тебе тут письмо пришло, – сказала она безжизненным от хандры голосом. – Что ты опять натворила?
– Ничего, мама! – воскликнула искренне удивленная Полли.
Адрес на конверте был надписан бабушкиным почерком: «Мисс Полли Уиттакер». На обороте, надорванном, поскольку мама распечатала конверт, бабушка написала: «Полли, извини. Я вскрыла это письмо. Не по ошибке. С незнакомыми людьми надо быть настороже». Внутри лежал другой конверт, толстый и хрустящий, – он был адресован Полли, но по бабушкиному адресу, причем адрес был напечатан на машинке. Этот конверт тоже был распечатан. Полли взглянула на него в полном недоумении, а потом подняла глаза на маму.
– Зачем ты его открыла?
Нина поглядела на их лица и на цыпочках удалилась наверх, в комнату Полли.
Айви пригладила красиво уложенные волосы. – Это письмо от бабушки, – сказала она все тем же безжизненным голосом. – Там могло быть… я подумала, там про твоего отца. – В глазах ее набухли две слезы. Она смахнула их так сердито, что соленая капля попала Полли в рот. – Хватит стоять и таращиться! – сказала Айви. – Иди к себе и играй!
Полли ничего не оставалось, кроме как подняться к себе в комнату. Там Нина уже вовсю организовывала кукольное чаепитие. Во рту у Полли по-прежнему было солоно, но она притворилась, будто ничего не замечает, села на кровать и открыла письмо. Письмо, как и адрес, было напечатано на машинке, но не похоже на официальный документ. Полли сразу увидела, что там есть ошибки – прямо на первой странице, целая куча: одни зачеркнуты и правильное слово надписано сверху ручкой, а другие запечатаны черточками и дальше написано «прошу прощения!», а потом правильное слово. Письмо было напечатано на нескольких листах, совсем разных и даже разного размера. Первая страница была гладкая, аккуратная и маленькая. Следующая – большая и пожелтелая. Потом лежали две страницы шероховатой бумаги в голубую линейку, наверное выдранные из тетрадки, а поперек последних листов тянулись скопления узеньких линеек вроде телеграфных проводов. Поморгав немного, Полли узнала в этих страничках нотную бумагу. И тогда Полли бережно и мягко, затаив дыхание, перевернула последний лист. Письмо кончалось на середине страницы, после чего был еще кусочек, помеченный «P. S.». Полли прочитала: «С наилучшими пожеланиями моей помощнице и начинающему супергерою, Томас Г. Линн». Подпись была чернилами, но очень разборчивая.
Значит, это и в самом деле письмо от мистера Линна. Полли почувствовала, как лицо у нее задвигалось само собой, словно под кожей оказался тугой, упругий слой, и расплылось в широченной сияющей улыбке. В те времена Полли читала медленно. Ей оставалось еще много, когда Нина волей-неволей отказалась от попыток ее запугать. Она мрачно играла на полу одна и только два-три раза подняла голову, когда Полли смеялась вслух.
Милая Полли!
После того как мне так незвапно – прошу прощения! – внезапно пришлось бежать,
в поезде у меня было вдоволь времени посидеть и подумать, и мне показалось,
что у нас осталось еще много разных подробностей нашей тайной жизни, которые надо обобсудить. Почти обо всем мне придется справавшивать – прошу прощения! – у тебя, сам я решить не могу. Ты лучше меня разбираешься в такких вещах. Единственное, что я могу устроить сам, – это наше первое прикрючепрошупрощения! – клипрюче – прошу прощения! – дело с великаном. Я думаю, было примерно так. Конечно, если ты думаешь по-другому, обязательно скажи, и я рискну вызвать твою досаду и снова согласиться с тобой. В общем, вот.
Во-первых, не забывай: мистер Томас Пайпер очень силен. Да, он как две капли воды похож на меня, то есть напоминает страуса в золотых очочках, зато у него есть мышцы, которых так недостает мне в моем обманном обличье простого виолончелиста. Каждое утро он снимает с обоих окон своей
лавки тяжелые деревянные щиты-ставни, краска на которых оброг прошу прощения обгорела на солнце, и заносит их в дом. Затем он выносит на тротуар всякую всячину: рулоны металлической сетки, которые мы с тобой не смогли бы даже поднять, десяток мусорных корзин, такчи, которые никто из нас не сдвинул бы с места, и стопки увесистых белых ночных горшков, которые мы
с тобой носили бы по одному. Каждый вечер мистер Пайпер убирает все обратно и вешает ствани на окна. Если бы он хотел, то мог бы поехать на олимпиаду и получить там золотую медаль по тяжелой атлетике, просто ему в голову не пришло.