Он перевёл дух, утёр пот с лица, прикрикнул на рабов, чтобы поторопились, и продолжал:
— Что хуже всего в этой стране для нас, лекарей, так это то, что мы лишены тут реликвий, которые бы нам помогали; да хоть бы зубы святого Лазаря, безотказные при зубных болях; их полно во всём христианском мире. Ибо мы, отправляясь к язычникам, не берём с собою реликвий, они могут попасть в руки язычников и оскверниться. Приходится полагаться на собственные молитвы да крест, да мирские снадобья, а иногда этого бывает недостаточно. Поэтому никого среди данов невозможно излечить даже наилучшими снадобьями, покуда в этой стране не появятся реликвии, а с этим пока туго. Хотя, конечно, троих епископов и многих простых проповедников тут уже убили, и тела многих из этих мучеников удалось предать христианскому погребению, так что хотя бы известно, где их искать, но Святая Церковь предписывает, чтобы кости святителей и мучеников не выкапывались и не использовались для врачевания прежде, чем не истечёт тридцати шести лет со дня их смерти; и для нас, лекарей, это очень плохо.
Он почесал в затылке и что-то забормотал под нос, но потом его понесло опять:
— Но коли Господь допустил свершиться такому чуду, то нам с братом Виллибальдом станет легче. Конечно, я никогда не видывал ни в одном учёном трактате, будто Святой Иаков особенно помогает при зубных болях, но в его собственном колоколе с его собственной гробницы всё-таки должна быть большая сила от всего дурного, даже от больных зубов. И оттого ты, хёвдинг, несомненно послан Богом брату Виллибальду, и мне, и всему Христову делу в этой земле.
— Премудрый магистр, — сказал Орм, — как лечишь ты зубную боль колоколом? Я и мои люди побывали в далёких странах и повидали много удивительных вещей, но эта мне кажется самым большим чудом!
— Существуют два различных способа, известных нам, — отвечал брат Маттиас, — и оба хороши. Но я думаю, и брат Виллибальд конечно же со мной в этом согласится, что старинное предписание святого Григория всё же лучше. И сейчас ты это увидишь.
Они уже подошли к валу с частоколом, и старый стражник распахнул большие ворота, а другой тотчас же затрубил в рог, сообщая об их появлении. Брат Маттиас шёл во главе процессии, распевая громким голосом священный гимн «Vexilla regis prodeunt»,[17] за ним следовали Орм и Токе, а замыкали шествие рабы с колоколом, подгоняемые остальными.
За частоколом стояло много домов, принадлежавших домочадцам короля. Ибо конунг Харальд имел больше власти и богатства, чем его отец; он повелел построить большую пиршественную залу короля Горма и сделать её более роскошной, а для своей дружины и слуг построил длинные дома. Его кухни и пивоварни воспевались скальдами с тех пор, как они были построены, и наблюдательные люди говорили, будто они больше, чем у короля в Упсале. Брат Маттиас направился к дому конунга, где Харальд, постарев, проводил теперь большую часть времени со своими женщинами и сокровищами.
Это был высокий деревянный дом, но теперь в нём было меньше народу, чем бывало прежде. Потому что с тех пор, как епископ Поппон стал частенько пенять конунгу Харальду, что пора бы ему попытаться жить христианской жизнью, король отказался от большей части своих женщин, оставив только нескольких самых молодых; те же, что были старше и родили ему детей, жили теперь в других усадьбах. Но нынешним утром в доме было оживлённо, множество людей, мужчин и женщин, сновали туда-сюда в страхе и спешке. Многие останавливались и глядели на прибывших и спрашивали, что бы это могло быть; брат Маттиас оборвал своё песнопение и ринулся, опередив всех, в королевский покой, а Орм с Токе последовали за ним.
— Брат Виллибальд, брат Виллибальд, — закричал он, — есть ещё бальзам в Галааде! Государь мой конунг, возвеселись и хвали Господа, ибо ради тебя свершилось чудо, и скоро боли твои пройдут. Я словно Саул, сын Кисов; ибо вышел я искать пиявок, а нашёл святыню!
И тут люди Орма с большим трудом втащили в покой колокол, и, брат Маттиас принялся рассказывать, как всё произошло.
Орм и его люди приветствовали конунга Харальда с великим почтением и глядели на него с любопытством, ибо слышали о нём всё время, сколько помнили, и странно им было теперь видеть его недужным и жалким.