Как бы правду сказал… ну почти, а остальное ей знать не надо. Да и никому не надо.
Девушка выслушав меня склонила голову, немного помолчала и отпив вина поинтересовалась:
– Еще раз, только правду. Зачем вы меня спасли?
– Если я скажу правду, то ваш человек срежет мне голову. Вы же хотите знать реальные мотивы? Так что же мне делать?
– Не срежет… – эсесовка сказала узкоглазому несколько слов на непонятном, каркающем языке. – Говорите.
Давление клинка на шею ослабло…
– Вы изумительно красивы фрау гауптштурмфюрерин. Я поражен до самых глубин души. Такую очаровательную женщину как вы, я в своей жизни еще не видел. Поэтому просто не смог допустить вашей смерти. Вот мои реальные мотивы.
– Так красива, что заставила забыть, что я ваш враг? – вопросительно склонила головку девушка, умело скрыв довольную улыбку.
– Для меня в тот момент, данный факт не имел никакого значения.
А вот здесь я довольно сильно покривил душой. Красива, спору нет, но честно говоря, я об этом не думал, когда лез в горящий домик. Да и не видно было толком красоту. Мог вполне и крокодил оказаться.
Словом… словом, я сам не знаю, зачем я это сделал. Есть подспудное чувство, что таким образом, я постарался улучшить свое положение, но я эту поганую мысль гоню подальше.
А сказал я так, потому что чувствую какого ответа ждет немка. Женщины!.. Если придурошный терпила, лезет за ними сломя в голову в огонь, единственный для них подходящий мужской мотив – это то, что он лезет именно за ней, такой красивой и восхитительной. Не претендую на истину в этом утверждении, но думаю очень близок к ней. К тому же, почему бы не выторговать своим поступком, какие-нибудь плюшки. А то отдарилась пузырем шнапса и думает хватит? И совсем не стыдно и плевать на мужскую гордость, если это поможет мне каким– то образом выжить. Я никого не предаю, а со своим уязвленным самолюбием как-то справлюсь.
– Я так и думала. Обычный мужской мотив… – в этот раз, немка не стала скрывать торжествующую улыбку и вдруг жестко поинтересовалась: – Кто вы по национальности?
– Русский. У меня в деле все указано, фрау гауптштурмфюрерин.
– Не надо врать! – жестко возразила немка. – У меня есть свидетельство того, что вы не славянин.
Вот даже как? Я невольно растерялся. Ну да… обмеряли черепушку во время медосмотра и все остальное тоже измеряли… Только бредни, все эти теории…
– И кто же? Надеюсь не еврей?
– Еврей? Не-ет!.. – возмущенно воскликнула немка. – Вы швед или финн. Возможно норвежец или датчанин. Во всяком случае, так утверждают мои специалисты. Осталось только разобраться, почему в деле вы записаны как Жилин. Советую признаться. Или…
А вот тут я выпал в осадок. Реально выпал. Как бы понятно, что я исходно не Ротмистров и тем более не Жилин. Первую фамилию придумали в детдоме, а вторую я приобрел по случаю.
После того, как в Абвере переломали мне все ребра, но так и не простимулировали желание сотрудничать, стал вопрос, а не расстрелять ли гонористого и тупого русского к чертям собачим? Абверовец склоняющий меня к сотрудничеству, оказался в чем-то порядочным и расстрел заменили концлагерем. Хотя его порядочность в данном случае сомнительна. В принципе меня ждал тот же результат, но немного затянутый по исполнению во времени.
По пути, на эшелон, прямо в нашу теплушку, уронил бомбу непонятно откуда взявшийся «сталинский сокол», мать его ети и половину пассажиров просто разорвало в клочья. Когда делали перекличку выжившим, я назвался фамилией погибшего соседа по вагону, оказавшимся тоже воспитанником детдома, с которым как нельзя кстати успел довольно хорошо раззнакомиться по пути. Тем более рожами и возрастом, мы были довольно схожие. А щетина и грязь, вовсе исключили возможность различить обман. Вот так незамысловато, я и стал Жилиным. Как выяснилось в дальнейшем – к счастью, ибо как член партии и красный командир, тем более НКВД-шник, вылетел бы в трубу крематория без очереди. Хотя поговаривали, что для таковых как я, были другие, вполне нормальные лагеря, с терпимым режимом. Во что, честно говоря, не очень-то и верится…
– Я из детдома… – заявил я, справившись с растерянностью. – Родителей не помню. Знаю точно, что меня всегда звали Алексом или Александром. А вот про свою национальность ничего не могу сказать. Хотя и допускаю, что скандинавская кровь во мне есть. Так как припоминаю, что отец возможно был царским морским офицером, а скандинавы в каком-то там поколении, вполне могли служить в морском флоте царской России. Но фрау гауптштурмфюрерин, я себя чувствую исключительно русским.
– Дело, в среде обитания, но физиологию не обманешь… – категорично заявила немка.
Ну да… Это по научному так звучит, а по простому: «с кем поведешься, от того и наберешься». Вот только хрень дремучая – эти расовые признаки. Русский я точно. Но если надо, побуду и скандинавом. Ну-ну… посмотрим чем это лицедейство закончится.
– Хотя шведский язык дался мне очень легко… – подпустил я туману. – Возможно, я знал его с детства, а потом забыл когда беспризорничал.
На самом, со шведским языком немного по другому получилось. Основы мне дала та же Мирра Исааковна, а потом я ходил на курсы в училище, как кандидат на распределение в иностранный отдел наркомата. Да и одобряло руководство знание дополнительных языков. Но со службой не выгорело, по неизвестным мне обстоятельствам. А потом и рожу на Финской покарябало. Ну какой спрашивается нелегал, с осколочными ранениями лица?
– Я шведка! Катарина Гедин! – немка… тьфу ты… то есть уже шведка, эмоционально вскочила, мелькнув в разрезе халата белоснежной ножкой и разразилась длинной тирадой на шведском языке.
– Да, фрекен Гедин… – пришлось подтвердить. – Я действительно знаю шведский язык и виной тому, та же преподавательница в детском доме, по национальности шведка. Кстати, благодаря ей я и выжил во время голода.
– Назовите ее фамилию! – потребовала шведка.
– Нильстрем. Софья Нильстрем, – уверенно соврал я.
Почти соврал. Софья Нильстрем – это реальный персонаж, сгинувший во время постреволюционной мясорубки в жерновах ОГПУ. Мы в курсантские времена знакомились с реальными делами тех лет, так вот, там, эта женщина и мелькнула. Запомнил я ее только из-за фотографии. К делу была приложена фотография и женщина на ней была сказочно красива. Настолько красива, что я почти влюбился в изображение. И вот надо же… пригодилось.
Возможно даже прокатит, хотя, я до сих пор не понимаю к чему клонит шведка. Проверить данные факты практически невозможно. Война… Фрицевская разведка не всесильна, разве что шведка ее лично знает, что вовсе из области сказок…
– Что с ней!? – неожиданно бурно воскликнула девушка, потом взяла себя в руки и попросила: – Опишите ее.
– Очень красивая. Блондинка, пышные волнистые волосы. Возрастом около тридцати пяти лет, возможно даже больше, но выглядела именно на этот возраст. Кстати, глаза очень похожи на ваши, фрекен Гедин. Такие же льдисто– изумрудные…
Про глаза, моя совершеннейшая отсебятина. Фото черно– белое было, но уже ляпнул… и кажется попал в точку.
– Так что с ней? – нетерпеливо выкрикнула шведка.
– Она скорее всего погибла. Знаю, что ее забрали в ОГПУ, ну а дальше… дальше сами понимаете, фрекен Гедин.
– Helvetet![3] – Шведка неожиданно запустила бокалом в стену. – Это моя тетушка по матери! Проклятые большевики! Моя семья потеряла ее следы сразу после революции. Отец рассказывал, что поиски не дали никакого результата, хотя выходили даже на большевистское правительство. Да, ее семья жила в России… муж у нее русский был, кстати морской офицер. Но носила она свою девичью фамилию. А про детей своих она ничего не рассказывала?
– Нет фрекен Гедин. Ничего…
Вроде в деле никаких деток не упоминалось, хотя я мог забыть… Врать не стоит, клятая эсесовка может просто проверять меня на вшивость…
– Черт! – шведка разочарованно выругалась. – Ладно… При вашем согласии и достаточной уступчивости, я могу поучаствовать в вашей судьбе…