Может быть, ей тоже стоило поплакать о своём несбывшемся женском счастье, и тогда бы боль в сердце ушла, растворилась. Но не могла она выронить ни единой слезинки. Так, с окаменевшим лицом, и доехала до уездного городка, бросила вещи в трактире, вошла в церковь Всех Скорбящих Радостей. И здесь не было ей утешения тоже. Она долго молилась, а боль в сердце не уходила. Лишь ночью, при жёлтом свете луны, сиявшей на аспидно-чёрном небе, стало ей немного легче. Надежда сидела у окна и вспоминала последнее свидание с подполковником Станковичем.
Самое дорогое, что было у неё в жизни, — офицерские эполеты — положила она на алтарь своей любви и своего семейного бытия. Но её великая жертва оказалась напрасной. Судьба нанесла ей жестокий удар, и надо было выдержать его достойно. Не в том ли заключался новый знак для неё — вернуться в строй воинов царя Александра, жить до конца дней в мужском обличье, не надеясь более ни на что иное?
При блеске первых солнечных лучей она заснула. Сон был лёгким и недолгим. Проснувшись, она точно знала, что ей делать дальше. Она поехала в Полтавскую губернию, под Лубны, в имение своей тёти по матери Александры Значко-Яворской. Тётушка, овдовев, приглашала к себе в гости родственницу, одетую в мундир литовского улана, чтоб было ей веселей в богатом, но осиротевшем доме.
Всё лето Надежда прожила у тёти. До первых холодов купалась в реке, совершала десятивёрстные пешие прогулки по окрестностям, выбрала на конюшне и объездила под своё седло молодую двухлетнюю лошадь. Но самое главное — много писала. Вчерне она закончила новую повесть «Граф Маврицкий».
Надежда снова воспользовалась этим, изобретённым ею для лечения от жизненных невзгод, лекарством. Главному герою она придала черты Своего возлюбленного. Он был благороден, смел, чист душою, но слишком наивен, чтобы одолеть все препятствия на пути к безоблачному счастью. Его ждала разлука с любимой женщиной, и он, как Михаил Станкович, плакал, провожая её в дальнюю дорогу, из которой не суждено было ей к нему вернуться.
В ноябре лёг снег. По зимнику Надежда поехала в Санкт-Петербург. Она давно не виделась с сыном. Ваня между тем перешёл уже в старшие классы Императорского военно-сиротского дома, где учили воспитанников по программе кадетских корпусов, немного сокращённой. Через год-два предстояло ему производство в офицерский чин и определение в один из армейских полков.
Отправив Ванечку в его учебное заведение в середине декабря, Надежда на квартире дяди Николая села составлять очень важную бумагу — прошение о поступлении на военную службу снова. Она адресовала её генерал-майору князю Александру Сергеевичу Меншикову, которого недавно назначили директором канцелярии Главного штаба. Он должен был передать прошение государю императору.
«Сего года в марте месяце я вышел в отставку, — начала она своё письмо. — Это было величайшее безрассудство. Природа, дав мне непреодолимую склонность и вместе способность к военной службе, сделала её моею стихиею. Скоро будет год, как тщетно стараюсь привыкнуть к странности видеть себя в бездействии. Я решился наконец, не теряя времени в бесполезных сожалениях, вступить опять в службу и никогда уже её не оставлять...»[94]
Надежда была совершенно уверена в том, что Александр Благословенный разрешит ей это. Потому она писала о разных деталях, связанных с возвращением в армию. Просила оставить её в чине штабс-ротмистра, в котором получила отставку, хотя обычно такого в те времена не делали. Ещё ей хотелось попасть за границу, и она указывала куда — в корпус под командованием графа Воронцова, что находился во Франции.
Долго ждать ответа не пришлось. Через три дня в канцелярии Главного штаба помощник начальника отделения Иванов познакомил отставного штабс-ротмистра Литовского уланского полка Александрова с решением монарха. Она сама прочитала фразу, начертанную на голубоватой бумаге: «...на просьбу его об определении по-прежнему в службу высочайшего соизволения не последовало».
Надев офицерскую шляпу и запахнув шинель, Надежда вышла из Главного штаба на Дворцовую площадь. Громада Зимнего дворца высилась перед ней. Взглядом провела она по окнам второго этажа, отыскивая кабинет его величества, в котором когда-то побывала. Где теперь её великодушный покровитель и почему нынче он отказал ей в своём покровительстве? Что сделала она неправильно? Чем огорчила его?
Наверное, больше двух часов Надежда ходила по набережной Невы, задавая себе эти вопросы. В уме она перебирала имена сильных мира сего, которые её хорошо знали и могли бы теперь ходатайствовать о ней пред государем. Генерал от инфантерии граф Буксгевден, определивший своим замечательным рапортом судьбу унтер-офицера Польского конного полка Соколова, умер в 1811 году в Лифляндии. Генерал от артиллерии Ермолов, так хваливший в Киеве старательность корнета Мариупольского гусарского полка Александрова, в апреле 1816 года отправлен главнокомандующим на Кавказ. Генерал-фельдмаршал светлейший князь Голенищев-Кутузов-Смоленский, обещавший раненному и контуженному у Шевардина поручику Литовского уланского полка Александрову всемерную поддержку, упокоился навек в городе Бунцлау. Один лишь граф Аракчеев находился в Петербурге, был генерал-инспектором всей пехоты и артиллерии и имел доступ к царю.
94
РГВИА, ф. 35, оп. 3, д. 347, св. 107. «Дело об отставленном штабс-ротмистре Александрове, просившем о принятии на службу. Начато 16 декабря 1816 г., кончено того же числа. На двух листах». Публикуется впервые.