Как некогда в «Собственнике» Голсуорси увидел главное в стариках Форсайтах, так теперь он раскрывает «доминанту» ее молодежи: опустошенность, нигилизм и в то же время желание поскорее взять от жизни все, что можно. На смену девизам «сохранять энергию», «держаться» приходят другие: «Трать, завтра мы будем нищие!», «Лови мгновение, завтра мы умрем!»
Свергнут кумир стариков Форсайтов — жизнеспособность. «Зачем вам жизнеспособность?» Этот вопрос, к которому присоединяются другие собеседники, задает Проспер Профон — «сонный Мефистофель» — Джеку Кардигану; как и предыдущие поколения его класса, Джек ставит превыше всего формулу, что спорт делает человека жизнеспособным. Автор заставляет нас увидеть, что твердая вера в эту формулу Джека Кардигана с его руководящим принципом: «Я англичанин и живу, чтобы быть здоровым», — нечто столь же мертвенное, как и безверие его собеседников.
Утрачивает свою категоричность пресловутое выражение «неанглийский», которым Форсайты определяли все чуждое их классу. Понятие «чуждый» включает теперь столь многое, что его нельзя мысленно устранить, считать несуществующим. Сюда ведь относится и настроение молодежи форсайтовской Англии. Хорошо еще, что «английский тип разочарованности» все-таки отличается, например, от вызывающе-циничной философии бельгийца Профона: «…ничего ни в чем не находить было не по-английски; а все неанглийское невольно кажется опасным… И впрямь мсье Профон слишком обнажал свой образ мыслей в стране, где такие явления принято вуалировать».
В этом последнем романе трилогии более очевидно, чем в предыдущих, столкновение противоречий в мировоззрении автора. Не видя перспектив для форсайтовской Англии, опасаясь революционно настроенного народа, писатель обращается мыслью к викторианскому прошлому — некогда им осужденному — в поисках нравственных устоев, крушение которых он видит в современном ему обществе. Усиливаются тенденции, восходящие своими истоками к мотиву о «ядре нации» в «Собственнике». Выражающий мысли автора Джо-лион, обвиняя молодежь в пренебрежении к идеалам прошлого, причисляет к ним собственность и красоту, — сливает в одно целое понятия, некогда бывшие для него антиподами. Идеализация прошлого осуществляется и через восприятие Сомса.
Этот образ в романе «Сдается внаем» приобретает сложный характер. Многие изменения в нем оправданы логическим его развитием. Возраст, любовь к дочери Флер, ради которой он готов на жертвы, приглушают в Сомсе стяжательство, эгоизм. Воздействие на него оказывает и тревожная обстановка послевоенной Англии. Перед нами собственник, лишенный прежней уверенности, обуреваемый беспокойством за сохранность своего капитала, опасающийся перемен. Вместе с тем он порой переходит от беспокойства к вере в незыблемость собственнического порядка. Такой момент хорошо схвачен автором. «Во всем неустройство, люди спешат, суетятся, но здесь — Лондон на Темзе, вокруг — Британская империя, а дальше — край земли… И все, что было в Сомсе бульдожьего, с минуту отражалось во взгляде его серых глаз…»
Но с особенностями образа Сомса, определяемыми логикой его развития, переплетаются черты иного рода, возникшие в процессе эволюции образа в романах, вышедших после «Собственника». При рассмотрении истоков этой эволюции, связанных со сдвигами в мировосприятии писателя, снова вспоминается письмо Голсуорси к Гарнету о внутренней борьбе художника с «другим человеком». Произведения Голсуорси, написанные после 1917 года, дают нам основание заключить, что теперь во внутреннем мире писателя все больше выдвигаются на первый план черты «другого человека», ощущающего связь со своим классом. Именно этим объясняются наметившиеся в последнем романе трилогии точки соприкосновения автора с Сомсом, к которому он был так беспощаден в первом романе. Чрезвычайно интересно, однако, что эта беспощадность давалась ему нелегко; об этом говорит нам свидетельство самого писателя.
В предисловии к изданию «Братства» 1930 года Голсуорси писал: «Рассекая Хилери… Сомса Форсайта… их создатель чувствовал, как нож глубоко вонзается в него самого».[6] Это признание писателя говорит о том, что он воплотил в образе названных им героев некоторые стороны своего «я».