От завода до родного аула Сакена рукой подать. Но никто из родных не спешит навестить его. Волостной управитель дал ему медяки на сладости, но разве управитель и медяки могут заменить отца?
Сакен не стал покупать конфеты. Купил самую красивую книгу. В ней столько рисунков. Марфа Тимофеевна повертела, полистала книжицу, улыбнулась и сказала: «Тебе еще рано читать такие книги. Поди отдай обратно и купи книгу с большими буквами».
А с «большими» в магазине была только «Азбука» Льва Толстого. Она стоила дешево, и у него остались деньги на монпансье.
Хорошо, когда бежишь домой, а под мышкой у тебя книга, а в кармане, в жестяной коробке, позвякивают леденцы. Даже петь хочется.
Сакен уже совсем собрался запеть, как из-за холма появился всадник. Надо родиться в степи, чтобы по стуку копыт скакуна, по посадке, еще не разглядев лица, Узнать седока. Отец!
Сейфулла обнял сына, не слезая с седла.
Потом легко спрыгнул, еще раз обнял и так и не снял тяжелой руки с плеч. Когда они поравнялись с домом Лаврентия Сергеевича, у которого жил и учился Сакен, отец и сын исчерпали все слова любви и тоски, скупые мужские слова, накопившиеся за полгода разлуки.
Сакен снял с седла коржун, занес домой. Сейфулла здоровался с Лаврентием Сергеевичем и Марфой Тимофеевной так, будто век не виделись.
— Сакенжан, подвинь ко мне коржун. Сейфулла ловко отвязал кармашек у красивой, расшитой национальным орнаментом сумки и, как фокусник грациозным движением достает из волшебного ларца сюрпризы, достал и протянул Марфе Тимофеевне что-то мягкое, переливающееся.
— Это лиса. Долго искал ее. — Затем вновь запустил руку в коржун. — А это два волка тебе, тамыр. [1]Эта зима волка было мало. Но я еще найду тебе. А это песец вашей дочке.
Марфа Тимофеевна и Лаврентий Сергеевич, словно заранее сговорились, запротестовали.
— Что ты, что ты, тамыр! К чему эти подарки! Мы их не заслужили.
Сейфулла с трудом подбирал русские слова. И те, что вспоминал, коверкал безбожно.
— Мои обижаит не надо. Я тебе скажу, что ваш труд большой, много. Сакен ушит, — и не закончил. К нему подбежала Леночка, Сейфулла набросил на нее хорошо отделанную шкуру песца.
— Ой, тамыр, у нас теперь целый зверинец. Я — волк, старуха — лисица, а Леночка, Лена… как называется по-казахски песец?
— Карсак, — отчеканил Сейфулла.
— Да, да, карсак!
Марфа Тимофеевна стала накрывать на стол. И Сейфулла затих, погасил улыбку. Он почувствовал себя не в своей тарелке. Сейчас ему подадут ложку и вилку. А что с ними делать? Отец умоляюще смотрел на сына. Но чем Сакен мог помочь отцу? Лаврентий Сергеевич делал вид, что не замечает затруднений Сейфуллы. Расспрашивал о зимовке, нуждах аула. Тот оживился. — Мы сикоро кочоваит джайлау. [2]
Марфа Тимофеевна не столько поняла, сколько угадала его мысль, и сразу же возразила.
— Нет, тамыр, это невозможно!
Мешая русские и казахские слова, Марфа Тимофеевна объяснила Сейфулле, что Сакену надо много заниматься, ибо еще очень слабы его знания — не время сейчас возвращаться в аул.
Сейфулла оспаривал ее решение при помощи рук и мимики.
— Жина жилайды, много, много слез! В спор вмешался Лаврентий Сергеевич.
— Сакенчик, ты, видимо, не против поехать домой? — Сакен возрадовался было, но, встретив удивленный взгляд Марфы Тимофеевны, смутился. — Тогда так и сделаем, — продолжал Лаврентий Сергеевич, — ты побудешь несколько дней в своем ауле, а вернешься, когда они начнут кочевать на джайлау. Так, пожалуй, будет лучше. Проветришься, поиграешь вдоволь. А ты, моя старушка, тоже немножко отдохнешь от учительствования. Как вы все на это смотрите?
— Тебе мировым быть, — сказала Марфа Тимофеевна, а Сейфулла, кивая, только повторял: «Прауда, прауда…»
Осень. От нещадно палящего солнца растительность потеряла свою зеленую окраску. В ложбинах выцветшая трава еще колышется, а холмы совсем голые. В Сары-Арке всегда ветрено. На холм, где стоит только что открытая русско-казахская школа, поднимаются двое: Марфа Тимофеевна и Сакен. Сакен помогает учительнице, поддерживает ее под локоть. А она часто останавливается, глубоко дышит, но продолжает давать ученику последние наставления.
— Говорят, что Николай Романович строг. Мне самой никогда не доводилось с ним беседовать. Ты, Сакен, не бойся, отвечай бойко, — снова и снова повторяет старая учительница.
На холме двухкомнатный белый дом. В просторном классе большая черная доска блестит свежей краской. Видимо, еще никто не дотрагивался до нее. Маленький стол и несколько парт, они расставлены в два ряда. Николай Романович Склянкин — учитель и заведующий этой школы — сидел в одиночестве.