— Мы без труда сможем посадить его и на пяти двигателях, — сказал он.
Судя по расчетам, мы могли бы вернуться и на трех двигателях, но мне бы не хотелось до конца испытывать судьбу. Я посмотрел на приборную доску. Против пятого двигателя горела красная лампочка. Вдруг начала мигать красная лампочка против четвертого двигателя.
— Что за черт?! — Я повернулся, чтобы взглянуть на четвертый двигатель. Он тоже начал чихать и глохнуть.
— Проверить четвертый двигатель! — крикнул я и повернулся к приборной доске. Красная лампочка горела против трубопровода четвертого двигателя. — Засорился трубопровод четвертого двигателя! Продуйте сжатым воздухом!
— Есть, сэр, — прозвучало в ответ, а затем я услышал щелчок включения вакуумного насоса. Передо мной вспыхнула еще одна красная лампочка.
— Вакуумный насос не работает, сэр.
— Отключить четвертый двигатель, — приказал я, так как не было никакой надежды на то, что трубопровод прочистится сам. Засоренные трубопроводы имели тенденцию к возгоранию.
— Четвертый двигатель отключен, сэр, — прозвучал ответ на мою команду.
После напряженных десяти минут я почувствовал некоторое облегчение, пожалуй, беспокоиться уже было не о чем. У нас оставалось еще четыре двигателя.
— Думаю, что теперь все будет в порядке, — сказал я.
Мне следовало бы держать на замке свой поганый рот. Потому что не успел я сказать это, как начал чихать и глохнуть первый двигатель. Приборная доска передо мной светилась теперь, как рождественская елка. Вслед за первым зачихал шестой двигатель.
Я бросил взгляд на указатель высоты. Высота была уже пять тысяч футов и продолжала падать.
— Вышел из строя главный бензонасос! Дать сигнал бедствия и приготовиться к высадке! — крикнул я.
До меня донесся голос радиста.
— Мэйдэй! Мэйдэй![5] Экспериментальный борт «Корд Эрк-рафт». Терпим бедствие над Тихим океаном примерно в ста двадцати милях к западу от Сан-Диего. Повторяем координаты, примерно сто двадцать пять миль к западу от Сан-Диего. Мэйдэй! Мэйдэй!
Я услышал громкий щелчок, и начался повтор радиограммы. Меня тронули за плечо. Я обернулся и увидел радиста. Сначала я удивился, но потом вспомнил, что радиограмма записана и теперь будет повторяться автоматически.
— Если мы нужны, то останемся, сэр, — напряженно сказал он.
— Этот полет не во имя Господа и страны, матрос, а ради денег. Так что прыгайте. — Я посмотрел на Эймоса, который продолжал сидеть у штурвала. — И ты тоже, Эймос.
Он не ответил, молча отстегнул привязной ремень и встал. Я услышал, как открылась дверь кабины и они пошли к аварийной двери в пассажирском салоне.
Указатель высоты показывал три тысячи восемьсот, я выключил первый и шестой двигатели. Может быть, мне удастся посадить самолет на воду, если два оставшихся двигателя смогут продержаться на топливе, оставшемся от вышедших из строя. На высоте три тысячи четыреста вспыхнула красная лампочка аварийной двери. Это означало, что ее открыли. Я бросил взгляд в окно и увидел, как друг за другом раскрылись три парашюта. На указателе высоты было две тысячи восемьсот.
Услышав шум позади, я оглянулся. Это был Эймос, возвращавшийся на свое место.
— Я же приказал тебе прыгать! — закричал я.
Он взял в руки штурвал.
— Ребята выпрыгнули, все в порядке. Я подумал, что у нас с тобой есть шанс посадить малышку на воду.
— А если нет?! — сердито заорал я.
— Нас быстро найдут. А кроме того, эта крошка стоит кучу денег.
— Ну и что? — закричал я. — Это не твои деньги. Эймос осуждающе посмотрел на меня.
— В этот самолет вложены не только деньги. Его построил я.
На высоте девятьсот футов начал глохнуть третий двигатель. Мы всем весом навалились на штурвалы, удерживая самолет от крена. На высоте двести футов двигатель окончательно заглох, и машина завалилась на правое крыло.
— Выключай двигатели! — закричал Эймос. — Мы расшибемся!
Я щелкнул тумблером в тот момент, когда правое крыло коснулось воды. Оно обломилось, словно спичка, и самолет вошел в воду, как копер для забивания свай. Привязной ремень сдавил кишки. Я чуть не закричал от боли, но внезапно давление ремня ослабло. В глазах прояснилось, и я огляделся. Самолет покачивался на поверхности воды, устремив оставшееся крыло в небо. Вода уже начала просачиваться в кабину.
— Черт возьми, давай выбираться отсюда, — прокричал Эймос, подбираясь к двери кабины. Он повернул ручку и толкнул дверь, потом навалился всем телом. Но она не поддавалась.
— Заклинило! — закричал он, поворачиваясь ко мне.
Я бросился к аварийному люку для пилотов, расположенному над головой. Отодвинув засов, я толкнул крышку люка. Никакого эффекта. Вглядевшись, я понял почему — рама люка деформировалась, заблокировав крышку. Теперь ее можно было разворотить только динамитом.
Эймос не дожидался моих указаний. Он схватил из аварийного набора инструментов гаечный ключ и начал разбивать стекло кабины, пока не осталась одна рама с выступающими по краям мелкими осколками. Отбросив гаечный ключ, он поднял спасательный жилет и бросил мне. Я быстро натянул его и проверил, чтобы автоматический клапан сработал через минуту после соприкосновения с водой.
— Отлично, — сказал Эймос, — вылезай.
Я улыбнулся.
— По морской традиции капитан покидает корабль последним, Эймос. Только после тебя.
— Ты рехнулся? — закричал он. — Я не смог бы пролезть в эту дыру, даже если бы меня разрезали пополам.
— Не такой уж ты и большой. Мы попробуем. Внезапно Уинтроп улыбнулся. Мне надо было бы понять, что нельзя доверять этой его улыбке. Такая специфическая волчья улыбка появлялась у него только тогда, когда он затевал какую-нибудь гадость.
— Хорошо, как скажешь, капитан, — кивнул он.
— Так-то лучше, — сказал я и, собравшись с силами, сцепил в замок руки, чтобы помочь ему подняться к отверстию. — Я знал, что в один прекрасный день ты все же поймешь — кто хозяин.
И все-таки он не понял, а я так и не увидел, чем он ударил меня. Я погрузился в туман, но отключился не полностью и соображал, что происходит, хотя ничего не мог поделать. Словно руки, ноги, голова, все тело принадлежали кому-то другому.
Я чувствовал, как Эймос толкает меня к окну, потом возникла резкая боль — словно кошка раздирала мне лицо когтями. Но я был уже за окном и падал. Я падал тысячу миль и тысячу часов и, рухнув на обломок крыла, все еще продолжал искать вытяжной шнур парашюта.
Поднявшись на ноги, я попытался вскарабкаться обратно к окну кабины.
— Вылезай оттуда, паршивый сукин сын! — кричал я и плакал. — Вылезай, и я убью тебя!
Самолет вздрогнул, и какой-то обломок ударил меня в бок и сбросил в воду. Я услышал тихий свист сжатого воздуха — это начал надуваться спасательный жилет. Я опустил голову на большую мягкую подушку и уснул.
5
В Неваде, где я родился и вырос, можно увидеть, главным образом, лишь песок и камни, и иногда небольшие горы. Там нет океанов. Хотя есть реки, озера и плавательные бассейны в каждом отеле и деревенском клубе. Но они наполнены сладкой пресной водой, которая пузырится во рту, словно вино.
В свое время я побывал на всех океанах: на Атлантическом — в Майами-Бич и Атлантик-Сити, на Тихом — в Малибу и в голубых водах Средиземного моря на Ривьере. Я даже окунулся в теплые воды Гольфстрима, а на белых песчаных пляжах Бермуд гонялся за обнаженными девицами, изображавшими из себя рыб и ускользавшими от меня — потому что в соленой воде все от меня ускользало. Я никогда не любил соленую воду. Она слишком тяжела для кожи, жжет ноздри, раздражает глаза. А если случится глотнуть ее, она напоминает на вкус вчерашний зубной эликсир.
— Так что же тогда я здесь делаю? — изумился я.
— Чертов паршивец, — был ответ. — Все звезды высыпали и смеются над тобой. Это научит тебя с уважением относиться к океанам. Тебе не нравится соленая вода? А как тебе понравятся миллион, миллиард, триллион галлонов этой воды?
— А-а, черт с тобой, — сказал я и снова уснул.