— Серьезный вопрос. Из тюрьмы я выхожу первый раз и не очень хорошо знаю, как это делается, но все-таки удивительно, что процедура включает визит самого начальника и любование восходом солнца.
— Ну, раз серьезным был вопрос, то таким же будет и ответ. Прошлой ночью, получив распоряжение судьи округа Парк, я уже знал, что за тобой приедут. Идея выпустить тебя на рассвете принадлежит мне. Почему я так решил? Потому что не хочу отбиваться от репортеров. Они-то думают, что все произойдет во второй половине дня. А шоу с АСГС[4] и Проектом «Невиновность» ты можешь устроить и в каком-нибудь другом месте, подальше от моей тюрьмы.
Брови у Тома прыгнули вверх — чего-чего, а откровенности от начальника тюрьмы он не ожидал.
— Я вообще не большой любитель шумных мероприятий, — спокойно продолжал тот. — Ты, наверное, и сам успел заметить за столько-то лет. Беспричинной суеты здесь не бывает.
Взгляд Тома Клуна обошел вестибюль по периметру и вернулся к исходной точке, то есть к начальнику тюрьмы. Время, когда мрачноватая ирония этого человека могла прийтись ему по вкусу, осталось в далеком прошлом. За тринадцать лет в одиночной бетонной камере смертника чувство юмора изрядно притупилось. В любом случае начальник тюрьмы был для него человеком чужим и не вполне понятным. Том заметил, что в течение всего их разговора во рту собеседника происходит какое-то странное движение, как будто между зубами у него застряло маковое зернышко, а зубочистки под рукой не оказалось.
Начальник тюрьмы посмотрел через стекло, после чего снова обратился к своему недавнему подопечному:
— Том? Ты, кстати, не против, что я тебя так называю? Нет? Послушай, если ждешь от меня извинения — а мне почему-то кажется, что так оно и есть, — то лучше не надо. Никакого извинения не будет. Суд приказал мне упрятать тебя за решетку, и я сделал это. Теперь суд приказал выпустить тебя, и я это делаю. Я давно взял себе за правило не извиняться за то, что приходится делать по службе.
— Откуда вы знаете, о чем я думаю?
— Откуда? Хм. Наверное, я думал бы о том же, если бы оказался на твоем месте. Хотя мне бы этого и не хотелось.
Он посмотрел на кроссовки Тома, и мужчины рассмеялись.
Звук собственного смеха показался Тому непривычным, как будто смеялся кто-то другой. «Мой первый смех на свободе», — подумал он.
— О чем еще, по-вашему, я могу думать?
— О многом. Тебе неспокойно, даже страшно. Если ты не дурак и если тебе еще не страшно, то это ненадолго. Что-то подсказывает мне, что ты не дурак. А значит, страх тебя не минует. Хочешь пари?
Том покачал головой.
— Страх мне не в новинку. Я провел здесь тринадцать лет и научился не подставлять спину.
— Речь идет не о таком страхе. Хотя и этот уйдет не сразу. Я говорю о страхе перед жизнью, которая прошла. Тринадцать лет — долгий срок. За это время много чего могло произойти. Тогда и там у тебя все было впереди. Ты был ловким парнем, без пяти минут врачом. Сейчас ты — пережиток. Ты освоился здесь, стал своим, привык. Привык к нам, к нашим порядкам. Маленький человек в маленьком мире. — Начальник тюрьмы показал на дверь: — Что там, за стеной? Что тебя ждет? Ты ни черта не знаешь. Те, кто живет там, узнав, где ты был, всегда будут относиться к тебе как к преступнику. Вот что страшно, и если ты это еще не почувствовал, то скоро почувствуешь.
Неприятные слова. Тому стало не по себе, но он все же упрямо покачал головой:
— Я выхожу отсюда не отбывшим срок преступником, а невиновным. И у меня все будет не так, как у других. По-другому.
— Может, да, а может, нет. Жаль, но что есть, то есть… О, кажется, за тобой! — Начальник тюрьмы указал на зеленый «бьюик»-седан, въезжавший на пустующую гостевую стоянку. — Ну что ж, удачи тебе, сынок. Она тебе еще ох как понадобится. — Он открыл дверь. — Бери сумку и двигай отсюда побыстрее, пока кое-кто не успел спохватиться.
Какое-то время Том еще колебался, с сомнением поглядывая на начальника тюрьмы, потом все же наклонился, поднял с пола холщовую сумку с личными вещами и направился к выходу. Как только он оказался за дверью и сделал первый шаг в свободный мир, заместитель начальника оттолкнулся от стены и подошел к своему шефу:
— Как насчет двадцати баксов?
— Я же сказал, что поднимаю до пятидесяти. Но решай сам, Хэнк. На твоем месте я бы не рисковал.
— Двадцатки достаточно, босс.
Бетонированная дорожка, которая начиналась от двери тюрьмы, проходила через ограждение и вела к стоянке, имела длину примерно в пятьдесят футов. Дойдя до середины, Том Клун швырнул сумку далеко вперед и рванул вслед за ней. Набрав скорость, он подпрыгнул и сделал кувырок, после чего отклонился назад, взмахнул руками и, оттолкнувшись ногами, совершил весьма пристойное сальто назад.