Что касается России, больше для него не закрытой, то она для Веэса всегда будет дружественной землей, и «родиной», хотя она не похожа на Россию его надежд: в ней царят несправедливость, насилие, произвол, и она далека от подлинной демократии, в полном угроз мире, с присущей ему нестабильностью. Это делает устаревшими политические понятия «левого» и «правого», а других, адекватных не найдено: «консервативный реформизм», «социальный либерализм», «светское христианство», «скептический рационализм» -только оксюмороны, посредством которых Веэс пытается выразить собственные позиции. В свете этих критериев он считает фактом безусловно позитивным освобождение России и других стран от коммунистического «старого режима», какой бы ценой за это ни было заплачено, так как повернуло эту часть Европы лицом к действительности, выведя ее за пределы лжи, возведенной в систему, и какой бы тяжкой ни была эта действительность и как бы ни давили три четверти века провальной и преступной тоталитарной власти. Новая Россия внутри огромного мира, который в свою очередь пребывает в состоянии постоянного изменения, открывает Веэсу как историку новые исследовательские горизонты. При этом он с удовольствием констатирует, что работа, проделанная им в последние десятилетия не «устарела» и находится в согласии с новыми тенденциями в россиеведении, которое Веэс никогда не ограничивал национальным измерением, а видел в европейском контексте.
Веэсу претит роль «учителя» и невыносимо видеть слишком многих, кто под этой личиной выступает на публичной сцене, и он на этом заканчивает свой «самокритический автопортрет», отдавая себе отчет в том, что в нем маловато «самокритики», но этот изъян может устранить более суровая «критика» других. Что касается «автопортрета», то в живописи он всегда «субъективен»: из него можно понять, каким видел себя портретист, когда его писал. Другие, со своей стороны, воспримут его иначе, в некотором смысле, лучше. В случае «письменного автопортрета», подобного этому, даже у тех, кому не особенно интересна «физиономия» портретиста, могут вызвать интерес события его жизни, поскольку они связаны с эпохой, хотя бы и увиденной с партикулярной точки зрения.
Каждый проживал ее по-своему. В том, как Веэс прожил свою эпоху, может быть, на манер принца Гомбургского50 , сомнамбулического героя Генриха фон Клейста, ему не о чем жалеть и нечего стыдиться. Как говорит любимая пословица Бориса Пастернака, «жизнь прожить - не поле перейти». Жизнь - не прямая, уже намеченная дорога. Заблуждение - часть пути, так же как и ошибка -часть истины, если ее взыскуешь, а не претендуешь на то, что она уже у тебя в руках: любой опыт позитивен, если он не разрушителен морально и интеллектуально. К такому заключению приходишь, когда уже близок к последнему краю своего жизненного поля.
Венеция, 2004